ВОСКРЕСЕНЬЕ
Перед рассветом зазвучала птица.И вот уже сереющий востокалеет, розовеет, золотится.
Росой омыты каждый стебелек,листок и лепесток, и куст рябины,и розовые сосны, и пенек.
И вот уж белизною голубинойсияют облака меж темных крони на воде, спокойной и невинной.
И лесопарк стоит заворожен.Но вот в костюме импортном спортивномбежит толстяк, спугнув чету ворон.
И в ласковых лучах виденьем дивнымбегуньи мчатся. Чесучовый дед,глазами съев их грудки, неотрывно
их попки ест, покуда тет-а-тетпса внучкина с дворнягой безобразнойне отвлечет его. Велосипед
несет меж тем со скоростью опаснойдвух пацанов тропинкой по корнямдубов и дребезжит. И блещет ясно
гладь водная, где, вопреки щитамосводовским, мужчина лысоватыйуж миновал буйки, где, к поплавкам
взгляд приковав, парнишка конопатыйбессмысленно сидит. Идет семьяс коляскою на бережок покатый.
И буквы ДМБ хранит скамьяв тени ветвей. На ней сидит старушкаи кормит голубей и воробья.
И слышен голос радостный с опушкизалитой солнцем: «Белка, белка!» – «Где?» —«Да вот же, вот!» И вправду – на кормушке
пронырливый зверек. А по водеуж лодки, нумерованные ярко,скользят. Торчит окурок в бороде
верзилы полуголого. Как жарко.И очередь за квасом. Смех и грехнаполнили просторы лесопарка.
Играют в волейбол. Один из тех,кто похмелиться умудрился, громкокадрится без надежды на успех
к блондинке в юбке джинсовой. Потомкиворчливых ветеранов тарахтят —они в Афган играют на обломках
фанерных теремка. И добрый взглядМишутки олимпийского направленна волка с зайцем, чьи тела хранят
следы вечерних пьянок. Страшно сдавленрукою с синей надписью «Кавказ»блестящий силомер. И мяч направлен
нарочно на очкарика. «Атас!»И, спрятав от мента бутылки, чинносидят на травке. Блещет, как алмаз,
стакан, забытый кем-то. Викторинаидет на летней сцене. И поетто Алла Пугачева, то Сабрина,
то Розенбаум. И струится потгустой. И с непривычною обновой —с дубинкой черной – рыжий мент идет,
поглядывает. И Высоцкий сновахрипит из репродуктора. И вновь«Май ласковый», и снова Пугачева.
Как душно. И уже один готов.Храпит в траве с расстегнутой ширинкой.И женский визг, и хохот из кустов,
и кровь – еще в диковинку, в новинку —сочится слишком ярко из губыпатлатого подростка, без запинки
кричащего ругательства. Жлобыв тени от «Жигулей» играют в сику.И ляжки, сиськи, животы, зобы,
затылки налитые, хохот, крики,жара невыносимая. Шашлыки пиво. Многоликий и безликий
народ потеет. Хохот. Похоть. Крик.Блеск утомляет. Тучи тяжелеют,сбиваются. Затмился гневный лик
светила лучезарного. Темнеет.И духота томит, гнетет, башкатрещит, глаза налитые мутнеют,
мутит уже от теплого пивка,от наготы распаренного тела,от рислинга, портвейна, шашлыка
говяжьего… «Мочи его, Акела!» —визжат подростки. Но подходит мент,и драка переносится. Стемнело
уже совсем. А дождика все нет.Невыносимо душно. Танцплощадкапуста. Но наготове контингент
милиции, дружинников. Палаткапивная закрывается. Спешитпикник семейный уложить манатки
и укатить на «Запорожце». Спитханыга на скамейке. На девчонок,накрашенных и потерявших стыд,
старуха напустилась, а ребенок,держа ее за руку, смотрит зло.«Пошла ты, бабка!» – голос чист и звонок,
но нелюдской какой-то. Тяжелодышать, и все темнее, все темнее.И фонари зажглись уже. Стекло
очков разбито. И, уже звереяот душной темноты, в лицо ногойлежащему. И с ревом по аллее
мотоциклисты мчатся. И рукойзажат девичий рот. И под парнямивсе бьется тело на траве сухой,
все извивается… Расцвечена огнями,ярится танцплощадка. Про любовьпоет ансамбль блатными голосами,
про звезды, про любовь. Темнеет кровьна белом, на светящейся рубахележащего в кустах. И вновь, и вновь