вскипает злость. И вот уже без страхаотверткой тонкой ментовскую грудьпацан тщедушный проколол. И бляхой
свистящею в висок! И чем-нибудь —штакетником, гитарой, арматурой —мочи ментов! Мочи кого-нибудь! —
дружинника, явившегося сдуру,вот этих сук! Вон тех! Мочи! Дави!Разбитая искрит аппаратура.
И гаснет свет. И вой. И не зовина помощь. Не придет никто. И грохот.И вой, и стоны. И скользят в крови
подошвы. И спасенья нет. И похотьвизжит во мраке. И горит, горитбеседка подожженная. И хохот
бесовский. И стада людские мчитв кромешном вихре злоба нелюдская.И лес горит. И пламя веселит
безумцев. И кривляется ночнаятьма меж деревьев пламенных. Убей!Убий его! И, кровью истекая,
хохочут и валяются в своейблевоте, и сплетаются клубкамив зловонной духоте. И все быстрей
пляс дьявольский. И буйными теламиони влекомы в блуд, и в смерть, и в жарогня, и оскверненными устами
они поют, поют, и сотни парвгрызаются друг в друга в скотской страсти,и хлещет кровь, и ширится пожар.
И гибель. И ухмылка Вражьей пасти.И длится шабаш. И конец всему.Конец желанный. И шабаш. И баста.
И молния, пронзив ночную тьму,сверкнула грозно. И вослед великийгром грянул. И неясные уму,
но властные с небес раздались клики.И твердь земная глухо сотряслась.И все сердца познали ужас дикий.
И первый Ангел вострубил. И гласего трубы кровавый град горящийнизринул на немотствующих нас,
и жадный огнь объял луга и чащи.И следующий Ангел вострубил!И море стало кровию кипящей!
И третий Ангел вострубил! И былужасен чистый звук трубы. И палаЗвезда на реки. И безумец пил
смерть горькую. И снова прозвучалатруба! И звезды меркли, и лунана треть затмилась. И во тьме блуждало
людское стадо. И была слышнаречь Ангела, летящего над нами.И тень от бурных крыл была страшна.
И он гласил нам: «Горе!» И словамисвоими раздирал сердца живых.«О, горе, горе, горе!» И крылами
огромными шумел. «От остальныхтрех труб вам не уйти!» И Ангел пятыйпобедно вострубил! И мир затих.
И в тишине кометою хвостатойразверзнут кладезь бездны, и густойбагряный дым извергнулся, и стадо
огромной саранчи. И страшный войраздался. И, гонимый саранчою,в мучениях метался род земной.
Как кони, приготовленные к бою,была та саранча в венцах златых,в железных бронях, а лицо людское,
но с пастью львиной. И тела живыххвосты терзали скорпионьи. ИмяАполлион носил владыка их.
И Ангел вострубил! И мир родимыйоглох навек от грохота копыт,ослеп навеки от огня и дыма!
И видел я тех всадников – укрытбыл каждый в латы серные, и кониих львам подобны были. И убит
был всяк на их пути. И от погонинемногие спаслись. Но те, кто спасжизнь среди казней этих, беззаконья
не прекращали. И, покуда гластрубы последней не раздастся, будутвсе поклоняться бесам, ни на час
не оставляя бешенства и блуда…И видел я, как Ангел нисходилс сияющего неба, и как будто
Он солнце на челе своем носили радугу над головой. И всюдуразнесся глас посланца Высших Сил.И клялся Он, что времени не будет!
ЭПИТАФИИ БАБУШКИНОМУ ДВОРУ
4
Дождь не идет, а стоит на дворе,вдруг опустевшем в связи не с дождем,а с наступлением – вот и октябрь! —года учебного.
Лист ярко-желтый ныряет в ведрепод водосточной трубой. Над кустомроз полусгнивших от капель виднарвань паутинная.
Мертвой водой набухает листва,клумба, штакетник, дощатый сортир,шифер, и вишня, и небо… Прощай,дверь закрывается.
Как зелена напоследок трава.В луже рябит перевернутый мир.Брошен хозяйкою, зайка промоктам, на скамеечке.
А на веранде холодной – бутыльтолстая с трубкой резиновой, в нейбродит малина. А рядом в мешкеяблоки красные.
Здесь, под кушеткою, мяч опочил.Сверху собрание летних вещей —ласты с утесовской шляпою, зонтмамин бамбуковый.
Что ж, до свиданья… Печальный уютв комнатах дождь заоконный творит.Длинных, нетронутых карандашейблеск соблазнителен.
Ластик бумагу терзает. Идутстрелки и маятник. Молча сидитмуха последняя сонная… Что ж,будем прощаться.