Я не знаю, к кому обращаюсь, —то ли к Богу, а может, к жене…К Миле, к Семе… Прости мне, прощаюсь…К жизни, что ли? Да нет, не вполне.
Но пойми, ты же все понимаешь,смерть не тетка, и черт мне не брат.Да, я в это выгрался, но, знаешь,что-то стало мне стыдно играть.
Не до жиру. Пора наступает.Не до литературы, пойми.Что-то пропадом все пропадает,на глазах осыпается мир.
Ты пойми, мне уже не до жиру.Наступа… наступила пора.Обернулась тяжелая лирабас-гитарой кабацкой. Пора.
Ах ты, литературочка, лапушка,Н. Рубцов, Д. Самойлов и я.Так лабайте под водочку, лабухи.Распотешьте купчишек, друзья!..
Помнишь, в фильме каком-то эсерыразругались, и злой боевиксбил пенсне трусоватому Штерну,изрыгая презрительный крик:
«Ах ты, литературная секция!!»Так дразнил меня друг Кисляковв старших классах, и, руку на сердцеположа, – я и вправду таков.
Это стыдно – но ты же свидетель,я не этого вовсе хотел!Я не только ведь рифмы на ветер,я и сам ведь, как дурень, летел!
Я ведь не в ЦДЛ собиралсяпорционные блюда жевать,не для гранок и версток старался,я, ты знаешь, я, в общем, спасать —
ну не смейся, ну хватит – спасатьсяи спасать я хотел, я готоврасплатиться сполна, расквитатьсяне словами… Но что, кроме слов,
я имею? И этой-то мелочьюя кичился, тщеславный дурак…В ресторанчике, ах, в цэдээлочкевот те фирменных блюд прейскурант —
и котлеточка одноименная,за 2.20 с грибками рулет,2.15 корейка отменная,тарталеточки с сыром… Поэт!
Что, поэт? Закозлило?.. ПожалтеВашу книжечку нам надписать!..Пряча красный блокнотик под партой,для того ль я учился писать?!
Ах ты, секция литературная,отпусти ты меня, я не твой!Ах ты, аудиторья культурная,кыш отсюда, не стой над душой!
Стыдно… «Здрасьте! Вы кто по профессии?» —«Я? Поэт!» – «Ах, поэт…» – «Да, поэт!Не читали? Я, в общем, известныйи талантливый, кстати…» – «Да нет,
не читал» – «А вот Тоддес в последнем«Роднике»…» Но клянусь, не о томя мечтал в моей юности бедной,о другом, о каком-то таком,
самом главном, что все оправдаети спасет!.. Ну хоть что-то спасет!Жизнь поставит и смерть обыграет,обмухлюет, с лихвою вернет!
Так какая же жалкая малость,и какая бессильная спесьэти буковки в толстых журналах,что зовутся поэзией здесь!
Нет, не ересь толстовская это,не хохла длинноносого бзик —я хочу, чтобы в песенке спетойбыл всесилен вот этот язык!
Знаю, это кощунство отчастии гордыня. Но как же мне быть,если, к счастью – к несчастию – к счастью,только так я умею любить?
Потому что далеко-далеко,лет в тринадцать попал в переплет,фиолетовым пламенем Блоказапылала прыщавая плоть.
Первых строчек пьянящая мерность.Филька бедненький был не готов,
чтобы стать почитателем вернымвот таких вот, к примеру, стихов:
«Этот синий таинственный вечертронул белые струны берез,и над озером… Дальше не помню…та-та-та-та мелодия грез!»
И еще, и еще вот такие…Щас… Минутку… «…в тоске роковойпопираю святыни людскиея своей дерзновенной ногой!»
Лет с тринадцати эти старанья.Лет в пятнадцать – сонетов венки.И армейские пиздостраданья —тома на два сплошной чепухи.
И верлибры, такие верлибры —непонятны, нелепы, важны!Колыханье табачного нимба.Чуткий сон моей первой жены.
И холодных потов утиранье,рифмы типа судьбе—КГБ,замирания и отмиранья,смелость—трусость, борьбе—КГБ.