шумно в листву упадала и пела!Солнце и ливень, и все пролетело!
Мы оглянуться еще не успели.Влага небесная пела и пела!
Солнце, и ливень, и мокрые кроны,клены да липы в окне растворенном!
Юность, ах, боже мой, что же ты, Зоя?Годы застоя, ах, годы застоя,
влага небесная, дембельский май.Русик, прости меня, Русик, прощай.
РОМАНСЫ ЧЕРЕМУШКИНСКОГО РАЙОНА
3
Под пение сестер Лисицианна волнах «Маяка» мы закрываемдверь в комнату твою и приступаемпод пение сестер Лисициан.
Соседи за стеною, а диванскрипит как черт, скрипит как угорелый.Мы тыкались друг в дружку неумелопод пение сестер Лисициан.
9-й «А». И я от счастья пьян,хоть ничего у нас не получилось,а ты боялась так и торопиласьпод пение сестер Лисициан.
Когда я ухожу, сосед-болванвыходит в коридор и наблюдает.Рука никак в рукав не попадаетпод пение сестер Лисициан.
4
Лифт проехал за стенкою где-то.В синих сумерках белая кожа.Размножаться – плохая примета.Я в тебя никогда… Ну так что же?
Ничего же практически нету —ни любови, ни смысла, ни страха.Только отсвет на синем паркетебукв неоновых универмага.
Вот и стали мы на год взрослее.Мне за тридцать. Тебе и подавно.В синих сумерках кожа белеет.Не зажечь нам торшер неисправный.
В синих сумерках – белая кожав тех местах, что от солнышка скрыты,и едва различим и тревоженшрам от детского аппендицита.
И конечно же главное – сердцемне стареть… Но печальные груди,но усталая шея… Ни веры,ни любови, наверно, не будет.
Только крестик нательный, все времязадевавший твой рот приоткрытый,мне под мышку забился… Нигде мыбольше вместе не будем. Размыты
наши лица – в упор я не вижу.Ты замерзла, наверно, укройся.Едет лифт. Он все ближе и ближе.Нет, никто не придет, ты не бойся.
Дай зажгу я настольную лампу.Видишь, вышли из сумрака-мракастул с одеждой твоею, эстампына стене и портрет Пастернака.
И окно стало черным, почти чтои зеркальным, и в нем отразиласьобстановка чужая. Смотри же,кожа белая озолотилась.
Третий раз мы с тобою. Едва либудет пятый. Случайные связи.Только СПИДа нам и не хватало.Я шучу. Ты сегодня прекрасна.
Ты всегда хороша несравненно.Ну и ладно, дружочек. Пора нам.Через час возвращается Гена.Он теперь возвращается рано.
Ничего же практически нету.Только нежность на цыпочках ходит.Ни ответа себе, ни привета,ничего-то она не находит.
БАЛЛАДА ОБ АНДРЮШЕ ПЕТРОВЕ
В поселке под Наро-Фоминскомсирень у барака цвела.Жена инженера-путейцасыночка ему родила.
Шли годы. У входа в правленьеменялись портреты вождей.На пятый этаж переехалпутеец с семьею своей.
И мама сидела с Андрюшей,читала ему «Спартака»,на «Синюю птицу» во МХАТев столицу возила сынка.
И плакала тихо на кухне,когда он в МАИ не прошел,когда в бескозырке балтийскойдомой он весною пришел.
И в пединститут поступил он,как девушка, скромен и чист,Андрюша Петров синеглазый,романтик и волейболист.
Любил Паустовского очень,и Ленина тоже любил,и на семиструнной гитареиграл, и почти не курил.
На первой картошке с НаташейУгловой он начал дружить,в общаге и в агитбригаде,на лекциях. Так бы и жить
им вместе – ходить по театрами петь Окуджаву. Увы!Судьба обещала им счастьеи долгие годы любви.
Но в той же общаге московскойв конце коридора жилаМарина с четвертого курса,курила она и пила.
Курила, пила, и однажды,поспорив с грузином одним,в чем мать родила по общагепрошла она, пьяная в дым.
Бесстыдно вихляла ногами,смеялась накрашенным ртом,и космы на плечи спадали,и все замирали кругом…
Ее выгонять собирались,но как-то потом утряслось.И как-то в компаньи веселойим встретиться всем довелось.
Андрюша играл на гитаре,все пели и пили вино,и, свет потушив, танцевали,открыв для прохлады окно.
Андрюша, зачем ты напился,впервые напился вина?!Наташа ушла, не прощаясь,в слезах уходила она.