теперь мне понятна суть
теперь
искать жизнь
Время
Ольге Ороско[1]
О детстве помню разве что
слепящий страх
и руку, которая увлекает меня
на другой мой берег.
Древо Дианы
1
Я выпросталась из себя на заре.
Оставила своё тело рядом со светом.
И воспела печаль того, что нарождается.
3
Одна только жажда,
безмолвие
и отсутствие встреч.
Берегись меня, любовь моя,
берегись молчуньи в пустыне,
путницы с пустой чашей
и тени от её тени.
4
Ауроре Бернардес[2] и Хулио Кортасару
Так вот
хватит тянуть руку за подаянием
для потерявшейся девочки. Холод
подаст. Подаст ветер. Дождь подаст.
Подаст гром.
11
Сейчас,
в этот безвинный час,
я и та, кем я была, усаживаемся
на пороге моего взгляда.
12
Долой, нежные метафоры шёлковой девочки,
долой, лунатичка на туманном карнизе,
долой, пробуждение от руки и обнюхивание
цветка, распустившегося на ветру.
13
Рассказать словами этого мира,
как удаляется от меня лодка, увозящая меня.
32
Зона бедствий, где спящая
медленно поедает
свое полночное сердце.
34
маленькая путница
умирала объясняя свою смерть
мудрые печальные насекомые
приходили к её тёплому телу
35
Жизнь, моя жизнь,
перестань саднить, моя жизнь, перестань
цепляться за пламя,
за безыскусную тишину, за обомшелые
камни ночи, перестань падать и саднить, моя жизнь.
Назвать тебя
Вместо стихов о твоём отсутствии —
рисунок, трещина в стене,
нечто на ветру, горький привкус.
С открытыми глазами
Кто-то измеряет, рыдая,
пространство рассвета.
Кто-то полосует ножом подушку
в поисках невозможного
для себя покоя.
Ещё один рассвет
Вижу как надвигаются призраки безмолвия и
отчаяния. Вслушиваюсь в серые напряженные голоса
в древнем углу сердца.
Обмороки, или Созерцание того, что кончается
Куст сирени облетает.
Осыпается с самого себя,
прячет свою древнюю тень.
От подобного я умру.
Поиск
Октавио Пасу
Вечно сирень на том берегу.
И если душа спрашивает,
далеко ли это, ей отвечают: на другом берегу,
не на этом, а на том.
Пути в зеркале
Фрагменты
Главное — смотреть невинно. Словно ничего не
происходит, что так и есть.
Точь-в-точь девочка, намалёванная розовым мелком
на очень старой стене, внезапно смытая дождём.
А жажда — моя память о жажде: я внизу, на дне
колодца, и, помнится, всё пью и пью.
Как та, которой ничего не нужно. Вообще ничего.
Рот зашит. Веки зашиты. Я забылась. Внутри
ветер. Всё замкнуто и ветер внутри.
Но безмолвие — явно. Поэтому и пишу. Я одинока —
и пишу. Нет, не одинока. Кто-то дрожит рядом.
Даже когда я говорю солнце, луна, звёзды, я имею в виду
то, что со мной происходит. А что я желала? Я
желала безукоризненной тишины. Вот и говорю.
Сладостно терять себя в образе, который
предчувствуешь. Я восстала из своего трупа и от —
правилась на поиск своей сути. Скиталица по себе
самой, я пошла к той, что спит в краю ветра.
Мое бесконечное падение в мое бесконечное
падение, где никто меня не ждал. И оглядевшись,
не ждёт ли меня кто-нибудь, я не увидела никого,
кроме себя.
вернуться
1
Ольга Ороско (1920–1999) — аргентинская поэтесса. Автор стихотворения, посвященного памяти Алехандры Писарник — «Павана для умершей инфанты» (отсылка к произведению Мориса Равеля «Pavane pour une infante défunte» (Здесь и далее — прим. перев.).
вернуться
2
Аурора Бернардес — аргентинская переводчица произведений Альбера Камю, Жан-Поля Сартра, Симоны де Бовуар и др.; была женой Кортасара с 1953 года по 1967-й.