Монолог счетовода
Люблю камин – не электро, а пламя,
огонь, пожар, кочевничьи костры!..
Люблю камин – старинный, с зеркалами,
а в зеркалах – туманные миры.
Люблю камин со сводом, будто небом.
Пылает лес, лишь косточки хрустят!..
Моих стихов две тысячи с прицепом
всего глоток-камину натощак...
Зима пришла... Ружьё на плечи вскину...
Вернусь под вечер, пьяный, без ружья...
Душа моя! садись скорей к камину!
Упейся горем, русская моя!
– и чем пьяней, тем горестней люблю...
А растопить чтоб – дедовой гитарой,
и горевать в лирическом хмелю...
Люблю камин – не электро, а просто, –
чтоб пел огонь в двенадцатом часу...
Когда горит знакомая берёзка,
я сладко-сладко выдавлю слезу...
И воспарю с рыданьями над бездной...
Потом молчком скачусь куда-то вниз...
– иду в контору – строить коммунизм.
1980 год
* * *
Я вижу звук и тишину,
есть антимир в моей тетради...
Я вижу Африку-страну,
в окно заснеженное глядя...
Я слышу тьму и лунный свет,
и за соседскою стеною
я слышу – ночью древний дед
во сне ругается с женою.
Старуха, правда, умерла,
и мне за деда чуть обидно...
Но это наши с ним дела:
нам видно то, что всем не видно.
Мы жарких пушкинских кровей,
для нас – семь пятниц на неделе,
для нас – январский соловей,
а летом – музыка с метелью.
А в марте с крыш, вдоль мокрых стен
стекает голос Нефертити...
Читатель мой! я бьюсь над тем,
чтоб ты вот так же мир увидел.
Сто шагов
Прохожих нет, не воет транспорт,
луна в плену у облаков...
На сто шагов делю пространство,
на сто задумчивых шагов.
Тук-тук! "Войди... Захлопни дверцу
И если с жалобой – прошу..."
Вот так я к собственному сердцу
с ночным визитом прихожу.
Уютный мрак, пустое кресло,
висят растенья с потолка...
В одном углу – портрет невесты,
в другом углу – портрет врага.
Здесь всё пульсирует, конечно,
коврами этого не скрыть –
Садись, рассказывай неспешно,
и даже можешь закурить.
Ругни врага в сердечном мраке,
За все дневные передряги
ты рассчитаешься сполна.
Разбей окно, коль стало жарко,
и ноль внимания на стон...
И даже можешь ткнуть цигарку
огнём в пульсирующий стол.
Ты настоящий-только тут.
Но знай: всё чаще, чаще, чаще
тебя здесь терпят, но не ждут...
И будет ночь, и душной ночью,
забыв дневное "далеко",
ты сто шагов отмеришь точно,
вздохнёшь упруго и легко...
Но, может, ты неточно мерил?..
А может, мерки уж не те?..
И, не найдя заветной двери,
рука повиснет
в темноте...
Соловей
Танкисты спят. Уснул весь танкодром.
Уснул комбат, – щека в машинном масле...
Танкисты спят, – а рядом, за бугром,
стальные танки в лирике погрязли.
И всяк из них – не крупповских кровей,
всяк в доску наш – стандарт славянской чести!
Над рощей песню тянет соловей,
и танк свой хобот вытянул вдоль песни.
А песня где? Сам черт не разберет, –
она-то в лоб, то – развернется боком...
И вслед за ней счастливый пулемет
ведет одним своим смертельным оком.
...Как соловей неистово гремел!
Он брал за горло злобу-недотепу,
он даже танки высмеять посмел
за то, что вдрызг замызгали Европу...
Он пел свободу, братство и любовь,
и христианства краешком коснулся...
и крайний танк нахмурил пушку-бровь,
припомнил бой, и пролитую кровь,
на звездах кровь, на гусеницах кровь...
...И тут комбат испуганно проснулся...
Он жалость к ближним в детстве схоронил,
и черным злом в душе засеял пашню...
Он обстановку мигом оценил
и шустро юркнул в танковую башню.