Поздняя дороженькаПод ноги легла.Но не хочет ноженька,Хоть бы и моглаВдаль идти. Не сахарноЗдесь. Но хорошо.Поле перепахано.Заливной лужок.
Нитка серебристаяРечки да прудовИ над домом низкоеПенье проводов.
Взлеты и падения,Броды да мосты.В пору наводненияТрудных полверсты.
Вечера туманные.Огонек степной…Как быть с окаянноюМилой стороной?!
«Полна любви смиренная душа…»
Полна любви смиренная душа.Над ней рассудок наш не властен.Ей каждая букашка хорошаИ всякий человек – прекрасен.
Она крылом тебя поднимет ввысь.Она теплом своим согреетТвою коротенькую жизнь.И объяснит ее куда умнее.
Августовская ночь
Встанешь, спросонья накинув халат,Ночь обнимает тебя, как невеста.Яблоки звонко по крыше стучат,Определяя и время, и место.
У водокачки по глади прудаСпичкою-чирк. Пролетела звезда.Счастья ль желал, или счастья не надо.Не отвести изумленного взгляда.
«Поутру, за городом…»
Поутру, за городом,Где эпохи нет никаких примет.По лесной дороге ты идешь,Оставляя далекий след.Вдруг веснаПахнёт на тебяПри быстрой ходьбе.И поймешь,Что Бог ближе нам,Чем мы сами себе.
«Одиноко горит среднерусская зимняя ночь…»
Одиноко горит среднерусская зимняя ночь.Две сосны и береза на взгорье при свете луны.Постою. Полюбуюсь. И пойду себе медленно прочь…Лишь ручей вдалеке подчеркнет глубину тишины.
«Удивительные дни приходятся на старость…»
Удивительные дни приходятся на старость.Парк осенний красив, хоть и запоздало.Шаг не ходкий, да и разум не быстрый.Только небо над головой ослепительно чистое.
Ослепительно ясные бывают дни осенние.Будто кто-то тусклым глазам твоим дал зрение.Чувствам дал остроту и пронзительность.И под вечер покой недолгому своему жителю.
………….
Удивительным образом с детством смыкаетсяПоздняя пора. И дОма хорошо. И со двораНет желания уйти. ЗабываетсяСписок обид. Будто ластиком стирается гора,На которую не подняться. А теперь – пора.
Душа
Ни с кем не говорю. Молчу.Со мной затворница тревога.Взаимодействия ищуМежду душой своей и богом.
Пока внутри меня горитСветильник слабый, невеликий,И снег идет, и стол стоит,И за окошком холод дикий.
Вскипает в чайнике вода,Трещит растопленная печка.И жизнь, хотя не молода,Все ж выглядит по-человечьи.
Но если дух оставит нас,И если пламя в нас погаснет,Вещей строительный каркасИсчезнет сразу. В одночасье.
Замрет могучий океан,Устанет буйная природаИ зверь забудет божий план,И остановятся народы.
И неподвижная ЗемляВ пустынном космосе качнется,Погаснут звездные поля…Пока душа не соберется.
Лев Толстой 1910
Шамордино. Сиротский ледяной октябрь.Как-будто связи меж людьми ослабли.Старик идет тяжелый, как корабль,Медлительный, угрюмый, ржавый.Осталась позади держава.Семья. И умягченье нравов.И, страшно выговорить, честь…Вот век прошел, в который не присесть.Природу перебарывает жестьИ ускоренье удалось на славу.
Лишь на секунду в год берет досада,Когда свистит Сапсан у П.ПосадаИ граф идет в своем смешном наряде.А мы за ним. По-прежнему плетемся сзади.
Токарь
Очки на носу поправляет,Замасленный «штанген»[1] бере т.Улыбкой своей удивляетСерьезный курящий народ.
Он лыс и сутул, и тщедушен.Он весь поместился в зазорМеж теми, кто равнодушенИ теми, кто что-нибудь спёр.
В обед в шахматишки играет,Поддержит и общий «базар»,А бабам чужим починяетБез денег худой самовар.
Шипит канифолью паяльникИ каплей ложится припой.Его не тревожит начальник.Он поздно уходит домой.
А ночью в мешке коммуналкиОдин. Без семьи. Без детей.Он спит беззаботно, как ангел…Он с неба сюда залетел.
Внуки
Они желаннее детей.Мы видим в них свое подобье.И простодушье их затейРазглаживает нам надбровья.
И, не боясь глупцом прослыть,По склонности найдя соседство,Мы умеряем свою прытьИ с радостью впадаем в детство.