Идет, идет с секирой истукан.
Он свастику и ночь несет народам.
Он тащит мертвеца. Он смел и пьян.
Он штурмовик. Он из-за Рейна родом.
Он миллионам, множа плач и стон,
На спинах выжег желтые заплаты[2].
Он растоптал и право и закон.
Он сеет смерть бесплатно и за плату.
Лоснятся губы. Пахнет кровью рот.
Но, людоед взывает нагло к богу.
Еда ему, видать, невпроворот.
Он в страхе. Он почувствовал тревогу.
Заплата стала горла поперек.
Мычит. Хрипит. Промыть бы горло
водкой.
Пожалуй, стоит дать ему глоток,
Чтоб вырвало заплату вместе с глоткой!
24
Станцуй ему, бездомная, в горах, —
Он проклят до десятого колена.
Нет больше толку в буквах и в словах, —
Их смоет крови розовая пена.
Заря проснулась в гневе и в огне;
Вершины расстаются с облаками…
Мы благодарность на его спине
Напишем беспощадными штыками.
Гора камнями вызвалась помочь.
Разверзлось море. Поднялись дубравы.
Могилы, будоража злую ночь,
Кричат от Роттердама до Варшавы.
Ни летопись и ни рассказ живой
Не воссоздаст их муки и тревоги.
Об этом в вихре пляски огневой
Кричат твои скитальческие ноги!
25
Выстукивай свой звонкий мадригал,
Греми, моя подруга, каблуками.
Палач твой пол-Европы заплевал
Отравленными желтыми плевками.
Танцуй, благодари его, не стой!
Он беден — ты всегда слыла богатой
И заплатила ранней сединой
За то, что ты отмечена заплатой.
Но что еще он требует с тебя?
Хлеб из котомки? Ладно, кинь котомку!
Сожрал и лег, зевая и сопя,
И пояс распускает, как постромку.
В расчете мы. Auf Wiedersehen! Пока!
Заткнули глотку, словно горло жбану.
Но шарит, шарит жадная рука…
Так что же снова нужно истукану?
26
Мужайся! Да не будет тяжело
Тебе твое клеймо, твоя заплата.
Иди спокойно, как праматерь шла
Оттуда, где любовь была распята.
Тебя узнают ветлы у дорог,
Тебе напомнит торная дорога
Борцов, что шли на запад и восток,
Не ожидая милости от бога.
Безжалостен палач — на старый счет
Ссылается с ужимкой обезьяньей.
Он требует расплаты за почет,
За желтую заплату, за вниманье.
Он никогда не сеял и не жал,
Он только брал чужое без возврата…
Шагай же, как прапрадед твой шагал
Оттуда, где любовь была распята.
27
Вспорхнет ли, затрепещет ли твой бант?
Так много горя, что куда уж больше!
Вот Брест-Литовск, как древний
фолиант,
Раскрылся перед беженцами Польши.
Идут пешком. Детишки — на руках.
Бородки — кверху. И маршрут — по
звездам.
Изгнание — узлом на поясах.
Пергаментные лбы — в крутых бороздах.
У гаснущих огарков — рты согреть.
Уселись, словно в трауре, на камень.
И некому бездомных пожалеть.
И звезды, как мечи, за облаками.
Над старым Бугом вьюга дует в рог,
И снег слепит глаза, сырой и липкий…
На семисвечники разбитых синагог
Они тоску развесили, как скрипки.
28
В который раз ведет тебя нужда
К чужим домам?.. Чужие крохи черствы…
Я не спрошу: «Откуда и куда?»
Вот хлеб и кров. Забудь нужду и
версты.
С тобой танцует вековая жуть,
Боль вековая над тобой нависла…
Вперед, беда! Еще не кончен путь.
Струись, исполосованная Висла!
вернуться
2
В странах, захваченных гитлеровцами, евреи должны были носить на груди и на спине желтые шестиконечные звезды.