— Если вы не забыли — любите
без упреков, без слез, без причуд...
За таких непутевых да битых —
двух путевых, небитых дают!
1947—1949
* * *
Если долго нет известий,
дни, недели и года,
самым сердцем с жизнью вместе —
береги меня всегда.
Если, вспомнив между прочим,
люди спросят обо мне,
поспокойней, покороче
ты скажи им:
— На войне...
Если пища станет горькой,
день тоскливей,
ночь грустней,
на минутку перед зорькой
ты встречай меня во сне.
Если бой тебе приснится,
бой кровавый,
смертный бой,
разомкни скорей ресницы
и припомни голос мой.
Если в праздник на пирушке
посоветуют:
— Забудь...—
Ты не трогай с пивом кружки,
песни пой и трезвой будь.
Если вьюга-непогода
в ночь завьется до утра,—
пособи мне мимоходом
обогреться у костра.
Если голод ты знавала —
пожелай мне в час еды
долгожданного привала,
хлеба, соли и воды.
Если гром сосну расколет,
дождь затопит все пути,—
повели мне в чистом поле
куст калиновый найти.
Если я паду в дороге,—
я почувствую в крови
все заботы и тревоги,
и желания твои.
Пересиливая муку
в полудреме и в бреду,
положу на сердце руку,
тихо встану и пойду.
1947—1949
ПРАВДА В ПЕСНЕ,
ЧТОБЫ МАТЬ НЕ ЗНАЛА
В голодный час, напомнив о знакомом,
манят меня к себе издалека —
«звезда полей над ветхим отчим домом
и матери печальная рука».
Покрыв седины старым полушалком,
за двери дома тихо выйдет мать,
последний хлеб подаст она гадалкам
и обо мне попросит погадать.
И скажут ей:
— Гнездо родное свято,
храни, голубка, кровлю и еду...
Всегда на волю рвутся голубята,
покамест не нарвутся на беду.
А в мире вольном голод плечи сушит,
костер войны пылает до небес,
на землю птицы падают от стужи
и злых людей
непроходимый лес.
И, опалив в краях далеких перья,
не в силах жар и холод перенесть,
придет твой сын,
как нищий стукнет дверью
и на пороге тихо спросит есть.
Пшеничный корм наполнит кровью жилы,
железной крышей сын покроет дом.
И станет жить — легко, как деды жили,
засыпав к зиме горницу зерном.
И пусть сто туч плывет с огнем и громом —
железной крыши им не поломать...
Горит звезда полей над отчим домом,
от добрых слов
устало дремлет мать.
Я не сомну последний цвет на грядке,
усталых птиц не трону на лугу —
и в белых письмах, ласковых и кратких,
не в первый раз, родимая, солгу.
Я напишу, что жду в делах успеха,
живу пока в достатке и в чести,
что собираюсь к осени приехать,
из города невесту привезти.
Но промолчу о голоде и ранах,
о снежных ветрах, выстудивших грудь,
что далеко у моря-океана
от боли мне спокойно не заснуть.
И не скажу ни слова о метели,
что билась в окна зиму напролет,
что смерть сидела нянькой у постели
и вместо чаю подавала лед.
Что ни добра, ни хлеба мне не надо,
не надо зерен, павших без следа,
и в отчий дом с тесовою оградой,
конечно, не вернусь я никогда.
И с мертвыми лежавший долго рядом,
без солнышка, без ласки, без цветов,
в весенний день,
дыханием и взглядом
почуяв силы, с радостью готов —
в грозовый мир, где голод плечи сушит,
костер войны
пылает до небес,
на землю птицы падают от стужи
и злых людей живой дремучий лес.
Где я забыл о сказках и молитвах,
где выжег детский норов свой и страх,
где ждут меня друзья в пирах и в битвах
и женщины тоскуют в городах.
И боевым предчувствием удачи —
прекрасное, крылатое на взлет,
в руках моих не знавшее отдачи,
любимое оружие зовет.