В золотое мерцанье, смиренный и смелый,выезжаю из мрака на легком коне:Этот конь – ослепительно, сказочно белый, словно яблонный цвет при луне.
И сияющий дождь, золотясь, замираяи опять загораясь, – летит и звучитто земным изумленьем, то трепетом рая, ударяя в мой пламенный щит.
И на латы слетает то роза, то пламя,и в лазури живой над грозой бытиявольно плещет мое лебединое знамя, неподкупная юность моя!
1 декабря 1922 г.
Волчонок
Один, в рождественскую ночь, скулити ёжится волчонок желтоглазый.В седом лесу зеленый свет разлит, на пухлых елочках алмазы.
Мерцают звезды на ковре небес,мерцая, ангелам щекочут пятки.Взъерошенный волчонок ждет чудес, а лес молчит, седой и гладкий.
Но ангелы в обителях своихвсе ходят и советуются тихо,и вот один прикинулся из них большой пушистою волчихой.
И к нежным волочащимся сосцамзверек припал, пыхтя и жмурясь жадно.Волчонку, елкам, звездным небесам — всем было в эту ночь отрадно.
8 декабря 1922 г.
«Как объясню? Есть в памяти лучи…»
Как объясню? Есть в памяти лучисокрытые; порою встрепенетсядремавший луч. О муза, научи:в понятный стих как призрак перельется?Проезжий праздный в городе чужом,я, невзначай, перед каким-то домом,бессмысленно, пронзительно знакомым…Стой! Может быть, в стихах мы только лжем,темним и рвем сквозную мысль в угодуразмеру? Нет, я верую в свободуразумную гармонии живой.Ты понимаешь, муза, перед домом,мне, вольному бродяге, незнакомыми мне – родным, стою я сам не свойи, к тайному прислушиваясь пенью,все мелочи мгновенно узнаю:в сплошном окне косую кисею,столбы крыльца, и над его ступеньюя чувствую тень шага моего,иную жизнь, иную чую участь(дай мне слова, дай мне слова, певучесть),всё узнаю, не зная ничего.
Какая жизнь, какой же век всплывает,в безвестных безднах памяти звеня?Моя душа, как женщина, скрываети возраст свой, и опыт от меня.Я вижу сны. Скитаюсь и гадаю.В чужих краях жду поздних поездов.Склоняюсь в гул зеркальных городов,по улицам волнующим блуждаю:дома, дома; проулок; поворот —и вот опять стою я перед домом,пронзительно, пронзительно знакомым,и что-то мысль мою темнит и рвет.
Stettin
10 декабря 1922 г.
«Если ветер судьбы, ради шутки…»
В. Ш.
Если ветер судьбы, ради шутки,дохнув, забросит меняв тот город желанный и жуткий,где ты вянешь день ото дня,
и если на улице яркойиль в гостях, у новых друзей,или там, у дворца, под аркой,средь лунных круглых теней,
мы встретимся вновь, – о Боже,как мы будем плакать тогдао том, что мы стали несхожиза эти глухие года;
о юности, в юность влюбленной,о великой ее мечте;о том, что дома на Мильоннойна вид уж совсем не те.
1922 г. (?)
Finis
He надо плакать. Видишь, там – звезда,там – над листвою, справа. Ах, не надо,прошу тебя! О чем я начал? Да, —о той звезде над чернотою сада;
на ней живут, быть может… что же ты,опять! Смотри же, я совсем спокоен,совсем… Ты слушай дальше: день был зноен,мы шли на холм, где красные цветы…
Не то. О чем я говорил? Есть слово:любовь, – глухой глагол: любить… Цветыкакие-то мне помешали. Тыдолжна простить. Ну вот – ты плачешь снова.
Не надо слез! Ах, кто так мучит нас?Не надо помнить, ничего не надо…Вон там – звезда над чернотою сада…Скажи – а вдруг проснемся мы сейчас?
9 января 1923 г.
«Я видел смерть твою, но праздною мольбой…»
Я видел смерть твою, но праздною мольбой в час невозможный не обиделголубогрудых птиц, дарованных тобой, поющих в памяти. Я видел.
Я видел: ты плыла в серебряном гробу, и над тобою звезды плыли,и стыли на руках, на мертвом легком лбу концы сырые длинных лилий.
Я знаю: нет тебя. Зачем же мне молва необычайная перечит?«Да полно, – говорит, – она жива, жива, все так же пляшет и лепечет».
Не верю… Мало ли что люди говорят. Мой Бог и я – мы лучше знаем…Глаза твои, глаза в раю теперь горят: разлучены мы только раем.