Быть может, впрямь он был необычаен,но я вздохнул, откинул огонькикамней, клинков – и вышел; а хозяинглядел мне вслед, подняв на лоб очки.
Я не нашел. С усмешкою суровойсложи, колдун, сокровища свои.Что нужно мне? Одно простое словодля горя человеческой любви.
17 января 1923 г.
«И все, что было, все, что будет…»
…И все, что было, все, что будет,и золотую жажду жить,и то бессонное, что нудитна звуки душу разложить,
все объясняли, вызывалиглаза возлюбленной земной,когда из сумрака всплывалиони, как царство, предо мной.
18 января 1923 г.
«Я где-то за городом, в поле…»
Я где-то за городом, в поле,и звезды гулом неземнымплывут, и сердце вздулось к ним,как темный купол гулкой боли.
И в некий напряженный свод —и все труднее, все суровей —в моих бессонных жилах бьетглухое всхлипыванье крови.
Но в этой пустоте ночной,при этом голом звездном гуле,вложу ли в барабан резнойтугой и тусклый жемчуг пули
и, дула кисловатый ледприжав о высохшее нёбо,в бесплотный ринусь ли полетиз разорвавшегося гроба?
Или достойно дар приму,великолепный и тяжелый, —всю полнозвучность ночи голойи горя творческую тьму?
20 января 1923 г.
Трамвай
Вот он летит, огнями ночь пробив,крылатые рассыпав перезвоны,и гром колес, как песнопений взрыв,а стекла – озаренные иконы.
И спереди – горящее числои рая обычайное названье.Мгновенное томит очарованье —и нет его, погасло, пронесло.
И в пенье ускользающего гула,и в углубленье ночи неживой —как бы зарница зыбкой синевойза ним на повороте полыхнула.
Он пролетел, и не осмыслить мне,что через час мелькнет зарница этаи стрекотом, и судорогой светапо занавеске… там… в твоем окне.
21 января 1923 г.
Письма
Вот письма, все – твои (уже на сгибах таютследы карандаша порывистого). Днем,сложившись, спят они, в сухих цветах, в моемдушистом ящике, а ночью – вылетают,полупрозрачные и слабые, скользяти вьются надо мной, как бабочки: инуюпоймаю пальцами и на лазурь ночнуюгляжу через нее, и звезды в ней сквозят.
23 января 1923 г.
«День за днем, цветущий и летучий…»
День за днем, цветущий и летучий,мчится в ночь, и вот уже мертвоцарство исполинское, дремучийпапоротник счастья моего.
Но хранится, под землей беспечной,в сердце сокровенного пластаотпечаток веерный и вечный,призрак стрекозы, узор листа.
24 января 1923 г.
Эфемеры
Посвящается В. И. Полю
Спадая ризою с дымящихся высот крутого рая – Слава! Слава! —клубится без конца, пылает и ползет поток – божественная лава…
И Сила гулкая, встающая со дна, вздувает огненные зыби:растет горячая вишневая волна с роскошной просинью на сгибе.
Вот поднялась горбом и пеной зацвела, и нежно лопается пена,и вырываются два плещущих крыла из пламенеющего плена.
И ангел восстает стремительно-светло, в потоке огненном зачатый, —и в жилках золотых прозрачное крыло мерцает бахромой зубчатой.
И беззаветную хвалу он пропоет, на миг сияя над потоком, —сквозными крыльями восторженно всплеснет, исчезнет в пламени глубоком.
И вот возник другой из пышного огня, с таким же возгласом блаженства:вся жизнь его звенит и вся горит, звеня, и вся – мгновенье совершенства.
И если смутно мне, и если даль мутна, я призываю эти зыби:растет горячая вишневая волна с роскошной просинью на сгибе…
26 января 1923 г.
«Ты все глядишь из тучи темно-сизой…»
Ты все глядишь из тучи темно-сизой,и лилия – в светящейся руке;а я сквозь сон молю о лепесткеи все ищу в изгибах смутной ризыизгиб живой колена иль плеча.
Мне твоего не выразить подобьяни в музыке, ни в камне… Исподлобьяглядят в мой сон два горестных луча.
27 января 1923 г.
«И утро будет: песни, песни…»
И утро будет: песни, песни,каких не слышно и в раю,и огненный промчится вестник,взвив тонкую трубу свою.