28 апреля 1923 г.
«О, как ты рвешься в путь крылатый…»
О, как ты рвешься в путь крылатый,безумная душа моя,из самой солнечной палатыв больнице светлой бытия!
И, бредя о крутом полете,как топчешься, как бьешься тыв горячечной рубашке плоти,в тоске телесной тесноты!
Иль, тихая, в безумье тонкомгудишь-звенишь сама с собой,вообразив себя ребенком,сосною, соловьем, совой.
Поверь же соловьям и совам,терпи, самообман любя, —смерть громыхнет тугим засовоми в вечность выпустит тебя.
2 мая 1923 г.
«Я странствую… Но как забыть? Свистящий…»
Я странствую… Но как забыть? Свистящий рвал ветер твой платок, дышал прибой,дышала ты… на гальке шелестящей прощался я с отчизной и тобой.
Мотало ялик. Полоса тумана луну пересекала пополам,вздымалось море отгулом органа, стекало по заплаканным скалам.
И ты на небывалое изгнанье благословляла жалобно меня,и снилось мне, что ночь – твое дыханье, что ты умрешь при мановенье дня.
И клялся я, что вечно и повсюду, на всех распутьях мировой глуши,о, как беречь, как праздновать я буду гнев и любовь – бессонницу души.
И море встало. Холодом и дымом отхлынул берег, весь тобой звеня.Я странствую… На берегу родимом ты, верная, еще не ждешь меня.
Берлин
Май 1923 г.
«Нет, бытие – не зыбкая загадка!..»
Нет, бытие – не зыбкая загадка!Подлунный дол и ясен, и росист.Мы – гусеницы ангелов; и сладковъедаться с краю в нежный лист.
Рядись в шипы, ползи, сгибайся, крепни,и чем жадней твой ход зеленый был,тем бархатистей и великолепнейхвосты освобожденных крыл.
6 мая 1923 г.
Встреча
И странной близостью закованный…
Тоска, и тайна, и услада…Как бы из зыбкой чернотымедлительного маскарадана смутный мост явилась ты.
И ночь текла, и плыли молчав ее атласные струитой черной маски профиль волчийи губы нежные твои.
И под каштаны, вдоль канала,прошла ты, искоса маня;и что душа в тебе узнала,чем волновала ты меня?
Иль в нежности твоей минутной,в минутном повороте плечпереживал я очерк смутныйдругих – неповторимых – встреч?
И романтическая жалостьтебя, быть может, привелапонять, какая задрожаластихи пронзившая стрела?
Я ничего не знаю. Страннотрепещет стих, и в нем – стрела…Быть может, необманной, жданнойты, безымянная, была?
Но недоплаканная горестьнаш замутила звездный час.Вернулась в ночь двойная прорезьтвоих – непросиявших – глаз…
Надолго ли? Навек? Далечеброжу и вслушиваюсь яв движенье звезд над нашей встречей…И если ты – судьба моя…
Тоска, и тайна, и услада,и словно дальняя мольба…Еще душе скитаться надо.Но если ты – моя судьба…
1923 г.
Песня
Верь: вернутся на родину все,вера ясная, крепкая: с севералыжи неслышные, с юга ночная фелюга.
Песня спасет нас. Проулками в горушел я, в тяжелую шел темноту,чуждый всему – и крутому узоручерных платанов, и дальнему споруволн, и кабацким шарманкам в порту.
Ветер прошел по листам искривленным,ветер, мой пьяный и горестный брат,и вдруг затих под окном озаренным:ночь, ночь – и янтарный квадрат.
Кто-то была та, чей голос горящийрусскою песней гремел за окном?В сумраке видел я отблеск горящий,слушал ее под поющим окном.
Как распевала она! Проплывалосердце ее в лучезарных струях,как тосковала, как распевала,молясь былому в чужих краях,о полнолунье небывалом,о небывалых соловьях.
И в темноте пылали звуки, —рыдающая даль любви,даль – и цыганские разлуки,ночь, ночь – и в роще соловьи.
Но проносился ветер с морядыханьем соли и вина,и гармонического горяспадала жаркая волна.Касался грубо ветер с моряглициний вдоль ее окна,и вновь, как бы в блаженстве горя,пылала звуками она…О чем? О лепестке завялом,о горестной своей красе,о полнолунье небывалом,о небывалом — ветер! Вернутся на родину все,вера ясная, крепкая: с севералыжи неслышные, с юга ночная фелюга… Все.