Вино дельфинов
Ты помнишь джанкойский кагор?
Песочка горячую соль,
молочно-парную волну,
банан изо рта и ко рту?
Как ты обращалась в блесну,
а я был ловцом, и от дна
взмывали мы к нежному дну?
Ты сказки плела про Баку —
по-детски наивно-дерзка —
дала мне корму величать
капризной и вёрткой княжной.
Я трогал нескромный кунжут,
и бросила ты свысока,
что может напруженный жгут
не выдюжить злого рывка…
Мы пьяно удили стихи,
возвышенно-тонко княжна
вводила в грехи и грехи…
Была ты — поэт и дельфин
и быстролётно, как стих,
поила безвинным из вин.
* * *
Волчонок с короткою стрижкой —
Певунья средь солнечных кос!
Наверно, мной выпито слишком
Вина, что до рта не донёс.
Внезапность твоя так стыдлива,
Насмешка — лизнувший укус!
Волчонок, ты страшно красива —
Как тьмы белоснежной искус.
Упрямство тропы нашей зыбкой
В бараний ли скрутится рог?
Волчонок, ты — молний улыбка
И грома ночной шепоток.
Наверно, пригублено слишком
От маково-рдеющих грёз.
Певунья с короткою стрижкой —
И немо кричащий вопрос…
* * *
Любимой Kim Seligsohn.
Всё мишура: но солнцем смотрят двое…
Лазурь и ты — разнообразный сон.
Проснуться в нём и в явь пропасть с тобою
Мне не дано — лазоревый chanson!
Значенье нам принесено вне знака:
Ты мне бела сквозь пурпурный виссон!
Укусы чувств, как кляксочки краплака,
Сроднили нас в пестреющий chanson.
«Весна идёт…» — поёшь с акцентом дивным,
Твоим восторгом странно я раним —
Пьянящий стон пью в жажде неизбывной
Из глуби глаз, блистательная Ким!
Плоть-луноцвет я раздеваю взглядом —
Как одуванчик — жёлт лучей мотив.
Сапфиров-слёз задымленным каскадом
Осыплю я пикантный твой извив.
Мы вопреки волшбе враждебной — пара!
В твоём «люблю» ты для меня нага.
Чужой кумир — родней родного кара, —
Что мне так жгуче-больно дорога…
* * *
Любимой Kim Seligsohn.
Я в час мой солнечный ослеп
И, нищетою призван,
Слезами украшаю склеп —
Благословляя тризну.
Отныне я — ночной ходок
И знаю свет на ощупь.
Осенний бросит мотылёк
Меня с рассветом тощим.
Я чту предательства обет,
Но — извращённо-жгучий —
Мне дал порыв увидеть свет
Земной звезды падучей.
Снежнобородая зима,
Согрей нас тройки ржаньем!
Тепло сошедшему с ума —
Кому стал свет дыханьем.
Оставим молнии внизу,
В несбыточном ликуя…
Как возносящую слезу —
Твой свет смертельный пью я.
* * *
Я в расточительстве с любимыми
Истрачусь вёснами и зимами.
Потом к весне приду от осени,
Лицом сгорая в нежной просини.
Я раздарю моё веселие —
Меня положат в гроб напудренным,
И будет грусть над недолюбленным:
Как будто мочатся с похмелья.
В мечте лежать на чём-то греющем,
Застыну мёртвый и нерадостный,
Настигнутый бессильем благостным —
Но по-живому вожделеющий!
Тебе зашепчется: «Подонок…
Неуж и впрямь ушёл безвременно?
Но жребий мой в проклятье тонок:
Похоже, я тобой беременна».
* * *
Я загрустил на Плас Пигаль,
Мечтами улетая вдаль:
Туда, где Бремен благодушный
Сумел взрастить свой Сад Нескучный.
И в том саду, в беззвёздной сини,
Ночной лиризм, как плавность линий,
Как заповедные кораллы
Незримой жрицы из Вальгаллы,
Рождает образов игривых
Прелестный холодок учтивый,
И под томительные стоны
Неосязаемо жамбоны[3]
Наносят сладкий мне урон
По имени — Ким Зелигзон.