Тишина – как молчаливый вихрь
И в глазах кошачьих блеск ножа.
Ночь! Как много ночи!
Звезды тихо, Точно в яслях, на небе лежат.
Время ширится. Часам дышать привольно.
Как при встрече, взор роса заволокла.
На панель поверг фонарь ночных невольников,
Вспыхнув золотом всевластного жезла.
Ветер тих, взволнован, легким всадником
Прискакал и, растрепав кусты,
Льнет к зеленой злобе палисадников,
Клад клубится в пене темноты.
Дальше, дальше ввысь уходит город
Позолотой глаз. Урча, без слов,
Выдыхают камни гнев и голод
Башен, крыш и куполов.
Перевод: Я. Либерман
ЛЕТНЯЯ НОЧЬ
Тишина в пространстве громче вихря,
И в глазах кошачьих блеск ножа.
Ночь! Как много ночи! Звезды тихо,
Точно в яслях, на небе лежат.
Время ширится. Часам дышать привольно.
И роса, как встреча, взор заволокла.
На панель поверг фонарь ночных невольников,
Потрясая золотом жезла.
Ветер тих, взволнован, легким всадником
Прискакал, и, растрепав кусты,
Льнет к зеленой злобе палисадников,
Клад клубится в пене темноты.
Дальше, дальше ввысь уходит город
С позолотой глаз. Урча, без слов,
Испаряют камни гнев и голод
Башен, крыш и куполов.
Перевод: Л. Гольдберг
Разбит, прибит,
Базар, хромая, встал
С разгромленных телег, с сугробов сена,
Очнувшись,
Циферблат на башне сосчитал
Свои часы
Последние до смены.
Но пахнет улица
Еще дождем,
И памятник, сияя
Мокрыми глазами,
С моста глядится в водоем.
И дышит дерево -
И дышит пламенем рассветного расцвета,
И именем грозы, громов и лета.
Перевод: Л. Гольдберг
Лето царило
Семьдесят лет.
Солнце – яда и мести прибой.
Только он - оливняк, безмолвный аскет -
Стойко выдержал огненный бой.
Родина,
Его клятва свята! Будни сочные с ним
Груза звезд и луны не грузили.
Только бедность его, словно «Шир га Ширим»[33],
Сердце скал твоих насквозь пронзила.
Или, может быть, волей небесных высот
Он слезой наделен, распаленной в огне,
Чтоб над книгой твоей, как сухой счетовод,
Одиноко итожить гнев.
Когда горы твои жаждут смерти и в них
Молит блеянье стад о дожде на лугах,
Он твой страж крепостной,
Твой пустынник-жених,
Твоя жизнь в его цепких руках.
Ослепленный закатом, под вечер лицо
Твое ищет он – где ты?!...
В огне его жил и корней обручальным кольцом
Твой плач сохранен на дне.
От него далее ад в испуге бежит,
Зря растратив жару...
Если гложет
Грудь камней хоть один корешок, чтобы жить, -
Сердце гор никогда умереть не сможет!...
Перевод: А. Пэнн
Дымится и хрипит старинный гнев земли,
И местью бредит он, как раб в неволе...
Земля -
Она твоя в крови проклятий и молитв,
Она в глазах твоих осела белой солью.
Древней любви и слов ее прожженный прах,
А жажда
Первых лоз и струй вина древнее.
И человек во сне, и дерево в корнях –
Заложники ее. Всегда при ней и с нею.
Терзай ее металлом заступов –
Она
Щетинится щитами огненно и сухо.
И потом рук своих расплачешься ты под
ее неслышащим, окаменевшим ухом.
Но лишь растаял звук
То видишь, горы спят,
Не отступив.
Сильны.
Ни дрожи, ни ответа.
И над тобой, жесток, незыблем и распят,
Сияет дикий ад голубизны и света!...
Разгул огня.
Земли коричневая медь.
В утробе пламенной и серая руда.
Не тронь рукой пылающую смерть
Она и недоступна и горда.
У ног твоих она распластана, как даль
Допамятных времен, костьми и сердцем разом.
Ты дорог ей, как мысль последняя, когда
В погроме солнечном себя лишился разум.
Охотник-день –
Дикарь песчано-голубой -
Хоронит в ней тела зарезанных закатов.
Звездой далекою завещаны ей бой
И эхо ужасов, пережитых когда-то.
Гром – крик ее родов – грохочет.
Самка-мать
Зверенышей своих спасает, хвост развеяв.
Огнем
Целованы уста, дерзнувшие назвать
Вот эту землю родиной своею!..
Лишь небо и шатер. Вдвоем они весь век.
Дорога к ним горит, зажатая песками.
Во тьме к порогу их приходит человек,
Его глаза –
Два зеркала для камня.
Не на покой несет он сердце.
Пусть устал.
Но отдыха не настал еще для ран и ссадин.
Идущий из песков, он обнимает сталь, -
Буравя и кроша, она устала за день.
Ни тени облачной. Не поля хлебный круг –
Ночная дымка гор простор заворожила.
Он заступ опустил, и пальцы смелых рук
Улыбкой светятся – а плачут только жилы.
И небо, бровь кривя, глядит из тьмы ночей;
В шатре, сминая боль, растет покой звериный.
Свеча -
Могучей всех божественных свечей! –
Над хлебом и письмом слезится стеарином.
– Мертва ты, а я все еще живу, мой брат.
Теперь над нами ночь, немая до безумья,
Еще силен я, брат, и сталь еще остра,
И об нее земля свои ломает зубья.
Усталая моя!
С восхода по закат
Ее горючий гнев я потрошу покорно.
Во сне моей! она в моих руках – как ад.
И если б дни ее погасли, от когтей
Моей ослепшей страсти некуда ей деться.
Она к моей судьбе прикована, как тень.
Она моя дотла. Я взял ее за сердце.
Не видеть мне богатств ее чудесный сплав.
Не знаю, в чем и где моя награда...
Счастливым я умру, однажды услыхав
«Вода!»
Среди сухого каменного ада.
Перевод - А. Пэнн
Сын янтарных ветвей. Лебеза-слововей.
Клялся тысячам и забывал.
Но смеется босая в нем дочь деревень,
Чьи ступни он, кипя, целовал.
И когда мудрецы, то хваля, то кляня,
Постигают в нем голую суть, –
Только память о ней провожает меня,
Как звезда неотступная в путь,
С первоздания бражного выкрика: пей!
Непременна его нищета.