- Огарок...Как же так..., - мой спутник уткнулся мне в плечо и дико выпучил глаза. - За что же мы...Зачем же нас...Так?
С вершины холма, на котором все мы застыли, открывался воистину чудовищный вид. Пронзительно-ужасный, но столь притягательный, что никто не смог отвести взгляда. Впрочем, и отводить-то было некуда - всюду, куда не повернись, бушевал воплотившийся Хаос, на этот раз принявший личину воздушной бездны. Берите же, сыны анархии! Вы так жаждали уничтожить все и вся, вы так лихо проклинали жизнь и сеяли смерть, так получите по заслугам! Вот она - настоящая погибель, настоящий ужас неупорядоченного, бессознательного и всеобъемлющего уничтожения! Вот она - настоящая война двух непримиримых фронтов.
- Ребятушки, - как-то странно спокойно сказал безногий слепец, которого так и держали на носилках. - Вот и все, ребятки.
Черная, как сама исподняя смерти, туча ударяла в изрытую траншеями землю десятками «хоботов» чудовищного смерча. С животным хрипом, сквозь который угадывался не менее животный хохот, смерч вздымал комья сырой глины, траву, ломал в щепки старые пни и корни, выкорчевывал деревья, подбирал из покинутых окопов обломки оружия, обмундирования - и, что самое пугающее - тела погибших, которые позже швырял и ломал, будто тряпичные куклы, высоко в бугрящемся небе.
Глухой клекот прокатывался по полю финальной битвы тяжелыми воздушными волнами, сдирая кожу с лица самой земли. Я видел, даже не пытаясь отвернуться от летящего в глаза песка, как очередной вихрь прыгнул в широкую реку, рассекавшую пейзаж крутым зигзагом, и мгновенно всосал в себя столько воды, что русло оскудело почти на половину. Вслед за первым, пришла еще дюжина не менее голодных воронок, и вместе они осушили реку, как одну громадную вспоротую жилу.
Трубили - это я понял только теперь, глядя на то, как ветер столкнул две поднятые стрелковые башни и смял, подобно игрушечным фигуркам - вовсе не во славу победе, и не в знак мира, а в ужасе крича в мундштуки горнов, надеясь предупредить тех, кто еще мог бежать. Своих, чужих, случайных - не было уже никакой разницы. Перед лицом стихии, обе армии уравнялись. Вражеский отряд выл стальными глотками труб, но мы, оглупевшие, вместо того, чтобы бежать прочь от погибели, понеслись ей прямо в зыбкие объятия.
Все, что я успел сделать, прежде чем мир почернел, это обвязать себя и своего светлоокого спутника огрызком веревки. Не знаю, что заставило меня так поступить - ведь я был почти уверен, что он из вражеского отряда. Но в том-то и дело, что враг у нас теперь был один на всех, и пощады он не обещал.
- Держись, - приказал я. - Сейчас рванет!..
Парень посмотрел на меня взглядом, в котором читалось...Облегчение. Он улыбнулся мне, став вдруг прозрачным и тонким, как дымок, и распростер руки.
- В НЕБО!
Крик снес налетевший ударом ветер и град, секущий до крови. Парень захлебнулся и вцепился в меня, будто надеялся, что уж меня-то мои грехи точно удержат внизу.
Не удержали.
Вода
Во дворце Пустозвонии пахло устрицами и мокрым песком.
- Господин Царь, - кто-то грубо тормошил безобидно дремлющего монарха. - Господин Царь! Мы пришли!
Правитель лениво потянулся маленькими, тоненькими ручками, на фоне шарообразного, сводчатого тела смотрящимися как лапки мухи, и украдкой подглядел в щелочку между веками. Это была его любимая привычка - притворяться крепко спящим до тех пор, пока нежелательный человек или событие не исчерпывали себя и не удалялись. Но на этот раз, его хитрость разгадали слишком легко.
- Господин Царь, время настало!
Будил монаршего соню страшно обгорелый, с заскорузлой почерневшей кожей человек, весь в нарывах и порезах, одетый в грязный, изодранный мундир военного. Опознавательные знаки категорично не опознавались, но это и не было таким уж важным вопросом - в пришельце сразу угадывался солдат, и солдат не из числа одерживающей верх армии. Что, впрочем, мало интересовало Царя. Его ноги стояли в тазу с водой, сам он обильно потел, а на макушку ему капало из протекающей крыши.
Клюп! Клюп! Клюп!
Любого другого эта пытка нескончаемых ударов по темени уже давно свела бы с ума. Но столько не Царя Пустозвонии. Его мягкая макушка впитывала воду, чтобы, пропустив через огромное тело, тут же выпустить через поры рыхлой кожи.