— Нет, ну почему? — начальник токарного цеха был отъявленный оптимист. — Даже шуты у короля и те говорили порой с трибуны на собрании очень горькую правду в глаза. А правда, даже очень горькая, вещь полезная. Как английская соль.
Тем временем известный в городе юморист-сатирик Федор Беляков задумчиво шел по заводскому двору. Он размышлял о возможностях сатиры, о силе острых слов, которые директор почему-то называл колкостями, о должности старшего юмориста и ее месте в общей сфере производства…
А что если он в самом деле может что-то свершить, принести реальную пользу?.. И не наступит ли такое время, когда в штатах многих учреждений на законных основаниях появится должность старшего юмориста?.. Главного юмориста, главного сатирика!.. С окладом, как у главного инженера или главного бухгалтера.
Да, но в каких формах может юморист принести пользу производству?.. Подстегивать отстающих «колкостями»? Не очень-то уверен, что это эффективно… А что если попробовать снять с помощью доброй улыбки раздражение у людей, пять месяцев не видевших премии? Или обратить их непреодолимые, казалось бы, проблемы в шутку, а?..
К середине дня сатирик вдруг набрел на одно вопиющее безобразие, тут же потребовавшее его острого пера. В модельном цехе столяры высшего разряда сооружали из дефицитных материалов и в рабочее время бар для директорского кабинета.
И поскольку Федору Белякову был дан карт-бланш на любую тему «не взирая на лица», уже к утру следующего дня возле проходной висела «колючка» с едкими колкостями в адрес директора.
И тогда по цехам, нарастая, как снежный ком, покатилась паника. Никому, видно, не захотелось служить сырьем для следующей «колючки».
Отъявленный оптимист и любитель горькой правды — начальник токарного цеха неожиданно распорядился закрыть ворота цеха на запор и не впускать никого, пока не будут убраны горы стружки, валявшейся под ногами.
Начальник цеха тонкого литья, готовый с презрением смотреть в глаза сатире, оставил рабочих на сверхурочные часы только для того, чтобы они отдраили закоптившиеся за долгие годы окна и починили вентиляцию.
Увидев всю эту суету, цех полуавтоматов за один день перешел на полную автоматизацию — установил в цехе автоматы, купленные пять лет назад за границей и лежавшие все это время во дворе цеха в нераспакованных контейнерах.
К вечеру Белякова вызвал к себе директор, который с утра был на совещании в тресте. Дина Павловна привела себя в состояние готовности номер два — сунула за оба уха запасные сигареты, в одну руку взяла валидол, в другую — стакан с водой и напрягла весь свой слух в ожидании удара директорского кулака по столу.
Однако вопреки ее расчетам директор встретил Белякова без крика. Он плотно закрыл дверь кабинета и хитро улыбнулся:
— Вы не можете себе представить всех результатов вашей деятельности, товарищ сатирик. Благодаря вам мы, кажется, начинаем выполнять план.
— Благодаря мне? — удивился Беляков. — Но ведь я выпустил всего одну «колючку», да и ту в ваш адрес.
— Милый вы мой, — засмеялся директор, — ведь какие сейчас разговоры по заводу идут: если уж он директора не побоялся высмеять, то чего тогда ждать другим?! Улавливаете?
— Улавливаю.
— Теперь у нас работа пойдет, уверяю вас.
Беляков вдруг тоже заулыбался:
— А скажите, только честно, вы этот бар исключительно ради моей сатиры стали в модельном цехе делать?
Директор подошел к двери, заглянул за нее, потом поднес палец ко рту:
— Но пусть будет нашей с вами маленькой тайной…
ДОРИАН ГРЕЙ СЕМЕНОВ
Заводскому художнику Рогову предзавкома Девицкий поручил нарисовать портреты передовых работников завода для Доски почета.
А Рогову после размалевки рекламных кинокрасавцев для клуба обыкновенные лица передовиков не показались что-то… Он взял да несколько передовых работников подменил не бог весть какими, зато фактуристыми, броскими с лица, кровь с молоком.
— Ну, Семенова-то зачем рисовали? — уныло отругивал теперь бестолкового художника председатель завкома. — Да еще чуть ли не в масле.
— Именно в масле! — горячился Рогов. — Мне эти краски одна бабка лично готовила. Травки в поле собирала, масло сама сбивала… Чисто колдунья! Но зато как лежат, а? Восторг!
— При чем тут травки? Семенов ведь у нас на плохом счету. Можно сказать, первый поддавальщик.
— Да будет вам? Мне важна не низкая правда жизни, а высокая правда искусства, — витийствовал художник. — Разве это плохо, если я всего лишь силой творческого воображения сумел превратить простого труженика в передового?..
Тем временем с Федей Семеновым стало происходить что-то необъяснимое. Выпьет по случаю, а ни в одном глазу, будто в рот не брал, и голова по утрам не трещит, и понедельник — день нетяжелый. Короче говоря, жизнь стала терять всякий интерес.
Впервые заметил он в себе эту нездоровую черту характера пятнадцатого, после получки. Встали они с мастером Петровичем лагерем возле ларька, взяли по кружке пива. Крепкое у них за пазухой притаилось. Размялись по одной. Мастер сразу размялся: стал начальника цеха ругать, а у Феди язык ругать не поднимался — явный признак того, что трезвый.
Попробовал Федя взять себя пивом и даже скандалить полез, мол, Поликарповна в ларьке напиток разбавляет.
— Какое разбавляет? — остановил его мастер. — Ты погляди на общество. Все же в хорошем состоянии.
— А я?
— Может, заболел? — посочувствовал Петрович.
Допил Федя в познавательных целях остаток бутылки, еще раз убедился, что ничего его не берет, и с горя пошел домой трезвым. Чем крайне обеспокоил жену.
— Глянь, с получки, а как стеклышко. — Клава с тревогой заглянула мужу в глаза. — Ой, уж не завел ли кого?..
И на всякий случай решила сходить в завком по моральному делу.
Уже на следующее утро Клава Семенова появилась в завкоме. Появилась, как бомба замедленного действия. Шла не спеша и величественно, но по всему чувствовалось, что взрыва не избежать.
И вдруг у Доски почета возню заметила. Предзавкома озлобленно срывал портрет ее мужа, неведомым путем попавший сегодня утром на Доску почета, а какой-то шкет протестовал.
— Рисовать рисуйте, кого хотите, — орал Девицкий, — а уж кого вешать — мы решаем.
— Вы уничтожаете мою лучшую работу, — вопил шкет.
— Тут вам не вернисаж, — топал ногами предзавкома, — тут вам не выставка ваших портретов, тут выставка наших портретов.
— Давайте спросим первого попавшегося зрителя… Скажите, вам этот портрет нравится?
— Ой, — обомлела Клава, — как живой.
— Это заинтересованный зритель, — зло вылил ушат ледяной воды Девицкий, — это супруга вашего Семенова.
— Тем более! — попытался перехватить инициативу художник. — Кому, как не жене, судить! — Он подбежал к Клаве. — Правда, похож?
— Похож, — подтвердила Клава, — и нос красный и зенки мутные…
— Ну вот, — обрадовался нежданной подмоге Девицкий и спросил ехидно: — Может, он вам еще и в нетрезвом виде позировал?
— Да вы что? — благородно вскипел Рогов. — Для Доски-то почета в нетрезвом?.. Для вас, вижу, нет ничего святого.
— Это для него нет… — устало махнул в сторону портрета Девицкий.
Клава, понятно, забыла, зачем шла в завком в виде бомбы замедленного действия, но ее могучая энергетическая заряженность так подействовала на председателя завкома, что он согласился оставить Федю висеть на Доске.
А после работы Клава встречала мужа у проходной с кошелкой, в которой негромко позвякивало что-то стеклянное.
Федя шел бойко, в хорошем настроении. За ним с трудом угонялся обеспокоенный чем-то мастер Петрович.
— Привет! — ехидно остановила этот забег Клава. — Далеко собрались?
— Здорово, Клав, — безбоязненно сказал Федя. — Ты чего здесь делаешь? Сегодня же не получка.