Блаженства краткий сон! Ты мной недаром ждан.
И пусть рассеялся ласкающий обман,
И счастье, нас на миг связавшее, — далече.
Я знал давно, меня Ваш холод не минует.
Ваш гордый взор мне путь отселе указует,
Но я, я не смущен — бродяга и поэт.
Со мной мой вольный смех, беспечная отвага,
Дырявый старый плащ, не ржавящая шпага
И женских ключ сердец — сверкающий сонет.
«Я не прерву вечернего молчанья…»
Я не прерву вечернего молчанья,
Я не скажу, как нежно Вас люблю я,
И ваших рук я не коснусь, целуя.
Уйду, сказав глухое «до свиданья».
Останетесь одна в гостиной темной,
Пред зеркалом заломите Вы руки.
Иль, может быть, вздохнете Вы от скуки:
О, длинный вечер, тягостный и томный!
Пойду один, под гул ночных ударов,
Аллеей узкой вдоль оград чугунных.
Трещат чуть слышно фонари бульваров,
Друзья ночей, моих ночей безлунных.
Как близко мне. Шаги я замедляю,
Иду сквозь шелест по пустой аллее.
И путь ночной отрадней и длиннее,
Как светлый путь к предсказанному раю.
Пойду назад! О, нет конца томленью!
Я под окном гостиной Вашей темной.
И жду впотьмах, задумчивый и томный,
Скользнете ли в окне бесшумной тенью.
«Белее зори, воздух реже…»
Белее зори, воздух реже,
Красней и золотей листва.
Сквозь почерневших веток — реже
Светлей и легче синева.
Проходишь ты дорожкой узкой,
И взор рассеянный склонен
На пруд подернутый и тусклый,
Как зеркала былых времен.
Но в равнодушие не веря
И легкой грусти не ценя,
Я знаю, если есть потеря, —
Не для тебя, а для меня.
Любовь текла легко и стройно,
Как воды светлые реки.
И как любила ты спокойно,
Так и разлюбишь без тоски.
Но путь к мучительному раю
Я знал один, не разделив.
Так и теперь один я знаю
Мучительный утраты миг.
«На талый снег легли косые тени…»
На талый снег легли косые тени.
Как маска скорби, бледное лицо.
Моих слепых мятущихся томлений
Меня объяло тесное кольцо.
О, бледный сон! о, призрак небылого!
Над вольным духом властен ты опять.
Я до утра томиться буду снова.
И в ясный день тебя не отогнать.
Так. Снова дни безвольного томленья,
Прозрение проснувшейся души.
Разбей скрижаль былого откровенья
И заповедь иную напиши.
Былая сладость снов твоих небесных
Как лжива и притворна. Прочь ее!
Что радости твоих страданий крестных,
Когда влечет, зовет небытие!
«На побледневшей тихой тверди…»
На побледневшей тихой тверди
Последних звезд огонь потух.
На старой огородной жерди
Вертится жестяной петух.
Пяток березок невысоких
Да тощий кустик бузины.
Моих томлений одиноких
Дни безвозвратно сочтены.
Я знал давно в моих скитаньях,
Что где-то есть родной уют,
Где, позабыв о злых желаньях,
В тиши безгорестно живут.
Но я не знал, что путь так краток,
Что только шаг — и ты забыл,
Кому души своей остаток
Ты безраздельно посвятил.
«Голодные стада моих полей!..»
Голодные стада моих полей!
Вам скудные даны на пищу злаки.
С высоких злых небес я не свожу очей,
Гляжу на огненные знаки.
Безмолвный страж пустынных вечеров,
Брожу в полях раздумчивый и грустный.
Тревожу тишину сыреющих дубров
Моей свирелью неискусной.
И молкнет зов. Ответом гулким мне
Лишь где-то в поле эхо засмеется,
Да ворон, хриплый стон заслышавши во сне,
В испуге крыльями забьется.
Пустые дни! Пустые вечера!
Ночей неизъяснимые томленья!
Судьбы жестокая и праздная игра
Без усыпленья, без забвенья!
Зачем? — не знать, не знать мне никогда!
Небес безмолвны огневые знаки.
Нагих полей моих голодные стада,
И мне даны сухие злаки!
1908
Над мутно-опаловой гладью
Вечернее солнце зажглось,
И ветер примолкший играет
Душистою тонкою прядью
Твоих золотистых волос.
В вечернем шуршанье осоки,
В ленивом плесканье весла
Лениво душа замирает,
И глаз так понятны намеки,
И ты так светло-весела.
И словом боюсь я ненужным
Мечту молодую спугнуть.
Заря истомленная тает
На небе прозрачно-жемчужном,
И тихо колышется грудь.
1908
«Из мира яркого явлений…»
Из мира яркого явлений
Меня увел мой властный гнев.
И вот я жил, оцепенев,
Среди мечтаний и видений.
И я творил миры иные,
Иных законов, светов, сил.
Да, я творил и я царил,
Оковы свергнув вековые!
Но паутину мирозданья
Размел, развеял вихрь слепой.
Кому, окованный, больной,
Кому пошлю мои стенанья?
Пустые дни, пустые ночи,
Опустошенная душа.
Так нетопырь, с трудом дыша,
Пред ярким солнцем клонит очи.
«В пустых полях холодный ветер свищет…»
В пустых полях холодный ветер свищет,
Осенний тонкий бич.
В пустых полях бездомным зверем рыщет
Мой поздний клич.
Поля, застыв в глухом недобром смехе,
Усталый ранят взор.
Кругом меня один простор безэхий,
Пустой простор.
И отклика себе нигде не сыщет
Мой поздний хриплый клич.
В пустых полях холодный ветер свищет,
Осенний бич.
«Гудят трамваи, мчат моторы…»
Гудят трамваи, мчат моторы,
В густой пыли тяжелый чад.
Афиш огнистых метеоры
Пустое небо бороздят.
Лица, измученного скукой,
В ночной не видно темноте.
Сухая ночь — гигант безрукий,
Нас близит всех к одной мете.
Всех в плащ бескрайний запахнула,
Свила, столкнула разом всех.
И громче песнь ночного гула,
И громче полуночный смех.
Но если праздные гуляки
Шумят, толкаясь и крича,
И среди пьяной блещет драки
Порою острие меча;
Но если в злобном встречном взгляде
Блеснет отточенный клинок,
Но если ветреные бляди
Порой, как сноп, валятся с ног;
Но если шум ночной нарушен
Гудком сирены (резкий вой!), —
Веленью высшему послушен,
К тебе придет городовой.
«За пеленой тумана плотной…»
За пеленой тумана плотной
Не видно мне домов.
Лечу, как ветер беззаботный,
Под звон оков.
Лечу, от воли пьяной воя,
Я, беглый тать,
И знаю: выстрелом
Меня вам не догнать.
Я знаю, буду завтра в гимне
За то воспет.
Усталый, в «Голосе Москвы» мне
Строчит поэт.
Но за стихи он не получит
Ни медного копья.
Но если кто его научит,
Кто, встретив, шапку нахлобучит,
Знай: это я.
«Ты в каюте общей медлишь за пьянино….»
Ты в каюте общей медлишь за пьянино.
Наклонился к нотам толстый инженер.
Легкие мелодии пролетают мимо,
Шепчет он поручику: о, elle a des chairs.[1]
Ты, я знаю, выберешь нужную минуту,
Скажешь: до свидания, взявши верный тон,
И пойдешь к мечтателю в темную каюту
Грезить грезы вечера, слушать пенье волн.
«И дни мои идут, и цвет ланит бледней…»
И дни мои идут, и цвет ланит бледней,