И скудная любовь моих не красит дней.
Закат мою тоску пленяет тихой кровью,
А нужно мне еще и «мыслить и страдать»,
И жить среди людей, и с кротостью внимать
Их равнодушному злословью!
И нужно, помыслом таинственным томясь,
Вдруг ощущать души и тела злую связь —
Одних и тех же волн тяжелое кипенье —
И знать, что та, чей взор так радует меня,
Лишь искра малая бессильного огня,
Мечтой творимое творенье!
И нужно еще жить — не знаю, почему, —
Как бы покорствуя призванью своему,
Всегда оплакивать небывшую потерю!
И нужно еще жить — не знаю, почему, —
Наперекор душе, наперекор уму!
И я живу, и жду, и верю!
«В очках, согбенный и понурый…»
В очках, согбенный и понурый,
С высоким голосом скрипучим,
Интеллигентностию мучим,
Корпит всю ночь над корректурой.
Он бескорыстный друг Чулкова,
В «Тайге» когда-то бывший ссыльным,
А ныне голосом могильным
Читает Федора Гучкова.
Судьба! Играешь ты нечисто!
Едва ль тебе он был бы другом,
Когда 6 не нес он по заслугам
Прозванье морфиниста.
<1907–1908>
(Элегия)
На плоском берегу заброшенной реки
Стоит приют мой одинокий.
Холодных волн не знают рыбаки.
И в сон бездействия глубокий
Равно погружены и дух, и сирый дол,
Замкнутый дальнею дубравой.
Исполненные скуки величавой,
Проходят дни… О, как их шаг тяжел!
Здесь пища мне — мой ежедневный лов.
По вечерам, в неверном, тусклом свете
Сажусь чинить разорванные сети,
Пою, — и бедный звук моих унылых слов
Тревожит душу. И родят рыданье,
И ветра стон, и темных волн плесканье.
Где в реку врезалась песчаная коса,
Где светлые, пустые небеса
Безлесных берегов раздвинуты простором,
И в бледной синеве тонуть не больно взорам, —
Люблю бродить… глядеть на тускнущую гладь,
Ее малейшее волненье примечать
И в призрачном, размеренном движенье
Душою жаждущей впивать успокоенье.
Я пресыщения не знал,
Я юности моей не сжег в постыдной неге —
Квадригу я остановил в разбеге,
Не выпустил вожжей, не вскрикнул, не упал!
Отвергнутой любви не гнал меня призрак,
Не жаждал я вкусить забвенье,
Нет! Вольный, я избрал уединенье
И для него бежал мирских и шумных благ!
Не мнил, — о, детского мечтания краса! —
Я голоса внимать созвучные природы —
Песнь ярости, что грозно воют воды,
Песнь древней мощи, что поют леса!
Нет! Я один. Быть может, я счастлив,
Постигнув счастия и скорби невозможность.
На берегу пустом живу я, молчалив,
И скукою целю души моей тревожность.
«Пришел земной, тяжелый гость…»
Пришел земной, тяжелый гость,
Ходил по берегу спесиво;
А мы, как зыблемая трость,
По ветру стелемся лениво.
А мы, как беловейный дым,
Дыханью каждому послушны,
Кипим над ним, летим над ним
Толпою легкой и воздушной.
Земные грузные следы
Земное оставляло тело,
А я, под тихий плеск воды
Я песнь призывную запела.
Сестрицы стали в легкий круг
Земной лаская грубый слух,
Земное, злое зренье нежа.
И вот густей полночный мрак,
И тише, и призывней пенье.
Но он направил тяжкий шаг
К огням прибрежного селенья.
<1908>
«Как уютно на мягком диване…»
Как уютно на мягком диване
Ты закуталась в белую шаль.
Старых снов побледневшие ткани.
Уходящего вечера жаль.
Меркнут угли под сизой золою,
Мягкий сумрак сереет в углах,
И неслышною легкой рукою
Тени чертят узор на стенах.
Тихий вечер, он наш не случайно.
В этот мглистый и нежащий час
Молчаливая сладкая тайна
Незаметно овеяла нас.
<1909>
«Листьев широких качанье…»
Листьев широких качанье,
Тени гигантские рук.
Длинный прерывистый звук.
Это ль часы ожиданья?
Лампы спиртовой гуденье,
Вспышек коротких игра.
Длинны мои вечера.
Долги, раздельны мгновенья.
О, если б ждать мне напрасно!
Милый мой, не приходи!
Длинная ночь впереди.
Я ко всему безучастна.
Что это, сон иль забвенье?
О, как безгорестно жить!
О, как безрадостно жить!
Что это, сон иль забвенье?
<1909>
«Ты в зимний вечер ждешь меня покорно…»
Ты в зимний вечер ждешь меня покорно
С раскрытым томом Фета на диване.
Недвижны крылья темные латаний,
Но тень дрожит на кафели узорной.
Ах, в этой старой маленькой гостиной
Себя веселым помнишь ты ребенком
(На утре дней и радостном, и звонком!)
Средь мебели, таинственной и чинной.
Но дни текли, текли. Веселье реже.
Познали горечь счастья наши души,
И вздохи стали чище, глубже, глуше.
Латании, латании всё те же.
Вот и теперь их тень дрожит укорно
При слабом свете ламповых мерцаний.
Ты в зимний вечер ждешь меня покорно
С раскрытым томом Фета на диване.
<1909>
Пуст мой дом. Уехали на дачу.
Город утром светел и безлюден.
Ах, порой мне кажется, заплачу
От моих беспечных горьких буден.
Хорошо вдыхать мне пыльный воздух,
Хорошо сидеть в кафе бесцельно.
Ночью над бульваром в крупных звездах
Небо, как над полем, беспредельно.
Жизнь моя, как сонное виденье.
Сны мои, летите мимо, мимо.
Смерть легка. Не надо воскресенья.
Счастие мое — невыносимо.
Дорожка в парке убрана,
Не хрустнет под ногою ветка.
Иду. Со мной моя жена,
Моя смиренная наседка.
Гляжу в просветы меж ветвей:
Вот небеса уже не сини,
И стадо поздних журавлей
Сечет вечерние пустыни.
Под ветром гнутся дерева,
Дрожат и холодеют руки.
А ты в душе моей жива,
Ты весела, как в день разлуки.
И та же осень, тот же свист,
Осенний свист в пустой аллее.
И голос твой как прежде чист,
Звучит призывнее и злее.
И в веяньи осенних струй
Пьянит опять и дышит тайной
Полупритворный поцелуй
И долгий вздох, как бы случайный.
И не забыть мне до сих пор
Очарований злых и мелких!
Который час? И медлит взор,
И медлит взор на тонких стрелках.
Пора домой. Нет сил вздохнуть,
Но я тебя не выдам взглядом.
И наш осенний ровный путь
Мы продолжаем молча, рядом.
1910
В синем воздухе сонные нити,
Вы серебряным звоном звените.
Вы нежнее, вы легче, чем иней,
Тихо таете в благости синей.
Вскрылись реки. К чему теперь прорубь?
Белый в небе цветок — белый голубь
Выше, выше все в небо взлетает.
Верно, тоже, как иней, растает.
«…Как бы прозрачнее и чище…»
…Как бы прозрачнее и чище
Лазурь над головой твоей.
А сердце — тихое кладбище
Былых надежд, былых страстей.
И беспечально, безнадежно,
Как светлый месяц в лоне вод,
В душе простившей, безмятежной,
Воспоминание встает.
И сладкой делает утрату,
И сладостным — прощальный миг.