79. «Можно бы в теннис сейчас поиграть…»
Можно бы в теннис сейчас поиграть.
Можно к морю пойти прогуляться.
А отчего бы не сняться,
Рапиры надменно зажав рукоять?
Сенью глубокой былины объяты,
Рыцарь и дама могилой слиты.
Нам же достались ржавые латы,
Ржавые клятвы и сон красоты.
80. «Есть звуки-мотыльки…»
Есть звуки-мотыльки.
Есть тихий дом.
В нем окна души, —
И лунный луч, как звук, в их глубине.
Взлетают мотыльки и белый рой
Плывет.
Обвеяны им смуглые уста.
Тебя целую я, о ночь,
К твоим одеждам приникаю.
Прости меня!
Я снова — белая мечта.
Я ласков, нежен, тих…
Так легче тишины бывают звуки.
О звуки-мотыльки!
За черным лесом —
Красные озера.
В них умерла тоска.
Измене я сказал:
— Все зеркала — твой храм. —
Она поверила.
Ее пытают отраженья.
Влюбленным золото я бросил.
Страсть побежала вслед…
В твой тихий дом хочу, о ночь!
Возьми меня, целуя.
81. «Зачем на сонное крыльцо…»
Зачем на сонное крыльцо
Выходишь ты одна?
Луна зажжет твое лицо
И станешь вновь бледна.
Как травы росные влекут
Горячие персты…
Как жаждой пенистых минут
Колышутся листы!
82. «Тот всё снесет, кто мудрого смиренья…»
Тот всё снесет, кто мудрого смиренья
Приял ярмо… Я всё хочу забыть.
Но есть, поверь! — такие есть мученья…
О, если б зверем, диким зверем быть!
И мстить за то, что только нам понятно:
Тебе, чей голос был так дивно тих,
Тебе, в гордыне и в паденьи необъятной,
И мне, — предавшему святыню чувств моих.
83. «В пустыне снов твоих безликих…»
В пустыне снов твоих безликих
Взойдет ее суровый лик.
Сверкнут очей сверлящих блики
И встанет вехой каждый миг.
Всю быстротечность, мимолетность
Скует ее подъятый перст.
В обмане канет беззаботность
Тоску врачующих невест.
Но в час нещадный вновь засветит
Забытой сказкой неба твердь, —
И сны былые сердце встретит,
Пытая жизнь, пытая смерть.
84. «Вот жизнь твоя! По этим коридорам…»
Вот жизнь твоя! По этим коридорам
Пройди! Влюбленный в гул своих шагов,
Достигнешь храма. Возликуют хоры,
Твоих приветствуя рожденье снов.
И там умрешь. Одни твои моленья,
Твой тихий мир, твой голубь оживет.
И в очи синие взойдет твое прощенье,
И в очи черные твое прощение взойдет.
Восстанут дни, улыбчивы и милы,
Тебя терзавшие под гул твоих шагов, —
Восстанут вновь, склонившись у могилы,
В сияньи трепетном тобой рожденных снов.
СТИХИ
ВАРШАВА, 1933
Дмитрию Владимировичу Философову
85. «За окном — за синей льдиной…»
За окном — за синей льдиной,
За покоем снежной дали
В робком свете книги синей
Зори вечные звучали.
Он пришел — о боль свершенья!
В белом облаке метели.
Я не верю в привиденья,
Но шаги прошелестели.
Встал в сторонке, точно нищий,
Весь в снежинках — в звездной пыли.
Тени строгие кладбища
На лице его застыли.
Я молчала. Скорбь иная
Мне открылась в этом миге.
Отступая, замирая,
Я замкнулась в синей книге.
86. «Испепелить, испепелить…»
Испепелить, испепелить
И эту маленькую ложь —
И он не сможет больше жить…
Испепелить!.. Испепелить!..
«Люби меня!».
— Могу жалеть.
«Люби меня».
— Нет… умереть
Мне было б легче, чем любить!
Испепелить!.. испепелить!..
87. «Над садом старинным я помню звезду…»