Рабочая
родина родин —
трудом
непокорным
гуди!
Мы здесь,
мы на страже,
и орден
привинчен
к мильонной груди.
Стой,
миллионный,
незыблемый мол —
краснознаменный
гранит-комсомол.
От первых боев
до последних
мы шли
без хлебов и без снов —
союз
восемнадцатилетних
рабоче-крестьянских сынов.
В бой, мильоны!
Белых —
в помол!
Краснознаменный,
гордись, комсомол!
Довольство —
неважное зрелище.
Комсомольский характер
крут.
Комсомолец —
это застрельщик
в борьбе
за чистку
и труд.
Чтоб веник
мильонный
старое смёл —
краснознаменный,
мети, комсомол!
Красным
отчаянным чертом
и в будущих
битвах
крой!
Зажгись
рабочим почетом!
На знамя —
орден второй!
С массой
мильонной
сердце само —
краснознаменный,
вперед, комсомол!
[1928]
(обратно)
Бей белых и зеленых*
1
Жизнь — фонтан.
Открывайте и пейте-ка!
Забульбулькало в горлышке узком.
Обнимай
бутылки,
поэтика!
Вторьте
пробкам,
театр и музыка!
Заучена
песня
раньше азов, —
поют,
кутежами бало́ваны, —
как Аристотель*,
мудрец-филозо̀ф,
про́пил
свои
панталоны.
2
Душу
пуншем
и шуткой греючи
над омаром
с фарфоровых блюд,
ты спроси
Александр Сергеича:
— Что вы любите? —
«Я?
Люблю —
и блеск, и шум, и говор балов,
и в час пирушки холостой
шипенье пенистых бокалов
и пунша пламень голубой*».
Прекрасной
дамы
тень сквозная
мелькнет
в бутылочной длине, —
а пьяный
Блок
бубнит:
«Я знаю,
я знаю — истина в вине»*.
Пенится
бокал золоторунный…
Петербурговы буруны
черных
роз
намели пучки…
«И тотчас же в ответ что-то грянули струны,
исступленно запели смычки»*.
А Северянин
в эти
разливы струн
и флейтин
влез
прейскурантом вин:
«Как хорошо в буфете
пить крем-дэ-мандарин»*.
Сдавались
флейты
пастушеским дудкам;
колючками рифм,
как репей,
Сергей Есенин
пристал к проституткам:
«Пей, выдра, пей!»*
Куда пойдешь?!
И годы назад
Маяковский
мечтал и мяк,
сидел
в пролетавших ночах,
«глаза
уткнув
в желтоглазый коньяк»*.
А «Травиаты»
из театров,
из маленьких и больших,
расканареивались
по воздушной волне…
Пей
и подпевай,
безголос и фальшив:
«Налейте, налейте бокалы полней!»*
Пока
заморские
шипучие три́нкены*
лакали
дворяне,
тянул
народ,
забитый и закриканный,
бочки
разной дряни.
Попы поощряли:
«Терпите, братие,
пейте,
причащайтесь, как велит вседержитель.
На Руси
веселие пити,*
не можно
без водки
жити»*.
И под скрип телег,
и под луч луны
пили
и зиму и лето…
Аж выводились
под Москвою
белые слоны
и змеи —
зеленого цвета.
3
Не нам
о богатых
песней казниться.
— Пейте,
господа!
Услужливо
греет
разная Ницца
наследство
ваших подагр.
Мы там,
где небо
взамен потолка,
с тобою,
нищь и голь.
Тебе
времена
в коммуну толкать, —
но встанет четверть —
и вся недолга́,
и топит
борьбу
алкоголь.
4
Мылом-цифрами
смойте с водки
поэтический
грим
красотки.
Копытом
по книге
ступай, вино,
четверкой
своей
свиной.
5
В рабочий подвал,
вонючий
и нищий,
прохрюкало
пьяное
рыло свинищи:
«Не сетуй
на жизнь,
подвалом задушенную, —
построит
водка
жилплощадь воздушную.
Зачем
бороться тебе
из-за платы,
сивуха
разделает
в бархат заплаты.
Чего подыматься,
расправой грозя им, —
напьешься
и станешь
банкир и хозяин».
И вместо того,
чтоб к винтовке и бомбе, —
к бутылке
тянули
руки обе.
Панель
метет
бороденка-веник.
Вино —
творец черепах.
И вдруг
черепаха
встает с четверенек,
бутылкой
громит
черепа́.
Рвет Ниагарой*, —
слюнявый,
матовый.
И режет
визг
тишину:
на пятерню
волосенки наматывая,
муж
ликбе́зит жену.
6
Посмотрите только —
дети алкоголика.
Будет
папа
крыть и рвать.
Прячься
за шка̀пы,
лезь под кровать.
Фонарей сияние.
Телом — клопики,
рты —
обезьяньи,
узкие лобики.
Олька
да Колька,
дети алкоголика.
7
Разлегся…
распластан рвотною лужею…
Ноздря —
носорога сдует.
Теперь
какое он, к черту, оружие —
лежит,
разряжён вхолостую.
Пожаром губ
ища глото́к,
храпит
на весь куток.
А с неба
убран
звезд лоток:
— Вставай,
пора —
гудок! —
Выспись,
вытрезвись,
повремени.
Но ждет
завод,
раздымя́сь.
Как в мясорубку,
тащит
в ремни
кило
проспиртованных мяс.
А песня
хрипит,
под гармонь сложена́:
«Пей,
пропивай,
что пропьем, наживем»*.
Завод
и деньга́,
пиджак
и жена, —
словом —
жизнь
пропита живьем.
Заглохший
завод
обступило репье,
загнали
в бутыль
казну и тряпье,
потоплено
донцем низом…
А што,
товарищ,
если
пропьем,
как брюки,
и коммунизм?
8
Всосалась
в горлышко узкое
братва
Орехово-зуевская.
Нехватает
ни платья,
ни корма,
но пьянее