Стихотворения, 1928

[1928]

(обратно)

Даешь тухлые яйца!*

(Рецензия № 1)

Проходная комната. Театр б. Корш

Комната       проходная во театре Корша            (бе). Ух ты мать…          моя родная! Пьеска —      ничего себе… Сюжетец —          нету крепче: в роли отца — мышиный жеребчик с видом спеца. У папы    много тягот: его жена собой мордяга и плохо сложена. (Очевидно,      автор влип в положительный тип.) Целый день семенит на доклад с доклада. Как   змее       не изменить?! Так ей и надо. На таких       в особенности скушно жениться. И папа,    в меру       средств и способностей, в служебное время            лезет на жилицу. Тут где ж        невинность вынести? И сын,    в семейке оной, страдая от невинности, ходит возбужденный. Ему   от страсти жарко, он скоро       в сажень вытянется… А тут уже —         кухарка, народа представительница. Но жить       долго нельзя без идеолога. Комсомолец          в этой роли агитнуть ужасно рад: что любой из граждан          волен жить с гражданками подряд. Сердце не камень: кухарка    в ту же ночку обеими ногами лезет      на сыночка. Но только лишь          мальчишеских уст коснулись      кухаркины уста — в комнату      входит         один хлюст в сопровождении         другого хлюста. Такому    надо много ли: монокль в морщине, и дылда       в монокле лезет к мужчине. Целует    у мальчика десять пальчиков. Пока      и днем и ночью вот это длится, не отстают      и прочие действующие лица. Я сбежал        от сих насилий, но      вполне уверен в этом, что в дальнейшем         кот Василий будет жить      с велосипедом. Под потолком       притаилась галерка, места у нее      высоки́… Я обернулся,          впиваясь зорко: — Товарищи,       где свистки?! Пускай    партер       рукоплещет —             «Браво!» — но мы, —      где пошлость,            везде, — должны,       а не только имеем право негодовать      и свистеть.

[1928]

(обратно)

Две культуры*

Пошел я в гости           (в те года), не вспомню имя-отчества, но собиралось       у мадам культурнейшее общество. Еда  и поэтам — вещь нужная. И я  поэтому сижу     и ужинаю. Гляжу,    культурой поражен, умильно губки сжав. Никто       не режет          рыб ножом, никто      не ест с ножа. Поевши,       душу веселя, они  одной ногой разделывали         вензеля, увлечены тангой. Потом    внимали с мужеством, упившись     разных зелий, романсы        (для замужества!) двух мадмуазелей. А после    пучили живот утробным     низким ржаньем, слушая,    кто с кем живет и у кого       на содержании. Графине       граф       дает манто, сияет      снег манжет… Чего еще?     Сплошной бонтон*. Сплошное бламанже*. Гостям вослед       ушли когда два  заспанных лакея, вызывается     к мадам кухарка Пелагея. «Пелагея,        что такое? где еще кусок          жаркое?!» Мадам,    как горилла, орет,     от гнева розовая: «Снова    суп переварила, некультурное рыло, дура стоеросовая!» Так,  отдавая дань годам, поматерив на кухне, живет    культурная мадам и с жиру       мордой пухнет. В Париже         теперь            мадам и родня, а новый    советский быт ведет      работницу           к новым дням от примусов        и от плит. Культура        у нас —            не роман да балы, не те     танцевальные пары. Мы будем     варить        и мыть полы, но только        совсем не для барынь. Работа    не знает          ни баб, ни мужчин, ни белый труд       и не черный. Ткачихе с ткачом        одинаковый чин на фабрике     раскрепощенной. Вглубь, революция!            Нашей стране другую    дорогу       давая, расти     голова        другая           на ней, осмысленная          и трудовая. Культура        новая,          здравствуй! Смотри    и Москва и Харьков — в Советах     правят государством крестьянка     и кухарка*.