ПОРОДА
У барыни одной
Был пес породы странной
С какой-то кличкой иностранной.
Был он для барыни равно что сын родной:
День каждый собственной рукой
Она его ласкает, чешет, гладит, —
Обмывши розовой водой,
И пудрит и помадит.
А если пес нагадит —
Приставлен был смотреть и убирать за ним
Мужик Аким.
Но под конец такое дело
Акиму надоело.
"Тьфу, — говорит, — уйду я к господам другим!
Без ропота, свободно
Труд каторжный снесу,
Готов служить кому угодно,
Хоть дьяволу, но только бы не псу!"
Так порешив на этом твердо,
Оставшись как-то с псом наедине,
Аким к нему: "Скажи ты мне,
Собачья морда,
С чего ты нос дерешь так гордо?
Ума не приложу:
За что я псу служу?
За что почет тебе, такому-то уроду?!"
"За что? — ответил пес, скрывая в сердце злость.
За то, что ты — мужичья кость,
И должен чтить мою высокую породу!"
* * *
Забыл Аким: "По роду и удел!"
Так ведь Аким — простонародье.
Но если я какого пса задел,
Простите, ваше благородье!
СЫНОК
Помещик прогорел, не свесть конца с концом,
Так роща у него взята с торгов купцом.
Читателям, из тех, что позлословить рады,
Я сам скажу: купчина груб,
И рощу он купил совсем не для прохлады,
А — дело ясное — на сруб.
Все это так, чего уж проще!
Однакож наш купец, бродя с сынком по роще,
Был опьянен ее красой.
Забыл сказать — то было вешним утром,
Когда, обрызгана душистою росой,
Сверкала роща перламутром.
"Не роща — божья благодать!
Поди ж ты! Целый рай купил за грош на торге!
Уж рощу я срублю, — орет купец в восторге, —
Не раньше осени, как станет увядать!"
Но тут мечты отца нарушил сын-мальчонок:
"Ай, тятенька, гляди: раздавленный галчонок!"
"И впрямь!.. Ребята, знать, повадились сюда.
Нет хуже гибели для птиц, чем в эту пору!
Да ты пошто ревешь? Какая те беда?"
"Ой, тятенька! Никак ни одного гнезда
Мне не осталось… для разору!"
* * *
Что скажешь о сынке таком?
Он жадность тятькину — в количестве сугубом, —
Видать, усвоил с молоком,
Был тятька — кулаком.
Сын будет — душегубом!
"ПЕС"
"Хозяин стал не в меру лих!
Такую жизнь, — сказал в конюшне рыжий мерин, —
Терпеть я больше не намерен:
Бастую — больше никаких!"
И мерину в ответ заржали все лошадки:
"Ты прав, ты прав!
Стал больно крут хозяйский нрав,
И далеко зашли хозяйские повадки!"
Бывалый мерин знал порядки.
Он тут же внес на общий суд
Ряд коренных вопросов:
Про непосильный труд,
Про корм из завали, гнилой трухи, отбросов
(Сенца не видели, где ж думать об овсе?),
Про стариков, калек, — про тех, что надорвались…
Лошадки обо всем в минуту столковались,
А столковавшися, забастовали все!
Хозяин промышлял извозом,
Так потому его,
При вести о таких делах, всего
Как будто обдало морозом.
Но все ж на первых он порах,
Хоть самого трепал изрядный страх,
Прибег к угрозам.
Не помогло. Пришлось мудрить.
Лошадок пробует хитрец уговорить
Поодиночке.
Дела на мертвой точке!
Хозяин — зол, хозяин — груб, —
То бороду рванет, то чуб,
И, наконец, с досады
Стал даже пить.
"Ведь до чего же стойки, гады!
Никак, придется уступить!"
И уступил бы. Очень просто.
Да — как бывает у людей:
На чистом теле вдруг короста! —
Без скверного нароста
Не обошлось у лошадей:
В надежде выслужить почет, покой и негу
Дал впрячь себя в телегу
Жеребчик молодой.
Вздыбились лошади: "Гляди, подлец какой!"
Родная мать, мотая головой,
Сынка стыдила:
"Мать, братьев променял ты на щепоть овса!
И как тебя на свет я только породила,
Такого пса?!"
Меж тем хозяин ободрился,
На "псе" на бойню прокатился,
Всех забастовщиков сбыл с рук — и дня не ждал
Скорей купил и впряг в погибельное дышло
Лошадок новых.
Что же вышло?
Жеребчик прогадал:
Хозяин взял привычку
Пускать покорного скота
На всякую затычку.
Так "пес" не вылезал почти из хомута
И каялся потом не раз он, горько плача,
Да поздно. Под конец
Жеребчик стал — куда там "жеребец"! —
Как есть убогая, заморенная кляча!
РАБОТНИЦА
Склонилась тихо у станка.
Привычен труд руке проворной.
Из-под узорного платка
Задорно вьется волос черный.
Но грустен взгляд лучистых глаз:
В нем боль и скорбь души невинной.
Слеза, сверкая, как алмаз,
Повисла на реснице длинной.
В груди тревогу сердце бьет:
Враг властный стал с рабою рядом,
Дыханьем жарким обдает,
Всю раздевает жарким взглядом:
"Слышь… беспременно… ввечеру…
Упрешься — после не взыщи ты!"
Застыла вся: "Умру… Умру!"
И нет спасенья! Нет защиты!
ПРАВДОЛЮБ
"В таком-то вот селе, в таком-то вот приходе", —
Так начинают все, да нам — не образец.
Начнем: в одном селе был староста-подлец,
Ну, скажем, не подлец, так что-то в этом роде.
Стонали мужики: "Ахти, как сбыть беду?"
Да староста-хитрец с начальством был в ладу,
Так потому, когда он начинал на сходе
Держать себя подобно воеводе,
Сражаться с иродом таким
Боялись все. Но только не Аким:
Уж подлинно, едва ли
Где был еще другой подобный правдолюб!
Лишь попадись ему злодей какой на зуб,
Так поминай как звали!
Ни перед кем, дрожа, не опускал он глаз,
А старосте-плуту на сходе каждый раз
Такую резал правду-матку,
Что тот от бешенства рычал и рвался в схватку, —
Но приходилося смирять горячий нрав:
Аким всегда был прав,
И вся толпа в одно с Акимом голосила.
Да что? Не в правде сила!
В конце концов нашел наш староста исход:
"Быть правде без поблажки!"
Так всякий раз теперь Аким глядит на сход…
Из каталажки.
ВОЛК
Газета "Земщина" открыла рабочий отдел, в котором призывает рабочих к "классовой" организации.