Суеверные депутаты говорили:
— Не к добру это!
"Биржевка" в страхе нам намедни рассказала,
Что в Думу-де змея вползла.
Взаправду ли вползла? Иль, может быть, из зала
Обратно уползла,
Успев наделать зла?
Кто с буйным Марковым шипел все время рядом?
Кто Пуришкевичу любезно плешь обвил?
Кто клеветническим своим змеиным ядом
Недавно нас травил?
К чему одной змее дивиться, точно чуду,
И лживо вопиять: к добру она иль к худу?
Ни к худу, ни к добру.
О, сколько их еще, злых, сытых и надменных,
Людей по внешности, но гадов несомненных
По их змеиному нутру!
КУРЫ
Сказка
"Ко-ко-ко-ко!"
"Ко-ко-ко-ко?"
"Уж солнце вона — высоко,
А ты, никак, все спишь, касатка? —
Хохлатке молвила хохлатка. —
Ты чем же ночью-то так занята была?"
"Ох, мать, я вправду не спала.
Лягушки — сгинь они! — всю ночь без промежутка
Вопили так, что слушать было жутко:
Ква-ква! Ква-ква! Ква-ква!
Уж я на чердаке не находила места.
От шуму стала так кружиться голова,
Что я, поверишь ли, едва
Не кувыркнулася с насеста".
"Ась? — на хохлаток тут накинулся петух. —
О чем вы шепчетеся, дуры?"
На крик сбежалися все куры,
А через час гулял по всей деревне слух:
Мол, про лягушек вызнал кто-то,
Что ночью был у них галдеж совсем не зря, —
Лягушки задали банкет на все болото
В честь своего царя:
Вернулся аист к ним вчера из-за границы.
И вот с пустяшной небылицы
У кур поднялся кавардак:
"Куд-куд-кудак!"
"Куд-куд-кудак!"
"Ведь, как-никак,
Мы всё же птицы!
А что за жизнь у нас? Лягушка — эка фря! —
И та царем своим гордится.
Так после этого нам, курам, без царя
Быть и подавно не годится!"
"Что "не годится" — просто срам!"
"Мы — не народ, а сброд!"
"Мы — стадо!"
Пошел средь кур по всем дворам
Такой трарам,
Что просто страх: царя им надо!
Царя! Легко сказать, да потрудней найти.
Куда с поклонами идти?
С кем заводить переговоры?
Средь петухов пошли раздоры,
Ожесточились петухи:
Ни капли общего доверья.
Из-за малейшей чепухи
Лилася кровь, летели перья.
"Злодей!"
"Плутяга!"
"Вор!"
"Подлец!"
Каких тут не было словец?!
Но, притомившись долгим спором,
Бойцы смирились, наконец,
И, столковавшись, общим хором
Себе наметили царька —
Хорька.
"То ничего, что мал он с виду, —
А как силён и как зубаст!"
"Уж он подвластных кур в обиду,
Конечно, никому не даст!"
"Все об уме его слыхали отзыв лестный?"
"Мудрец известный!"
"Он даст законы нам, распределит права,
Искоренит вконец раздоры, своевольство!"
Тут куры, времени не тратя на слова,
К хорьку почетное отправили посольство.
"Отец наш! — пред хорьком, волненье поборов,
Толпа послов заголосила. —
Ты нам прибежище и сила,
Защита наша и покров!
Владыка, не отринь куриного моленья,
Да благостью твоей мы токи слез утрем!
О, согласись принять от нас бразды правленья!
Взойди на новый трон и будь у нас царем!"
"Да будет так! — сказал хорек с приметной дрожью,
Припомнивши насест куриный и чердак. —
Гнет власти я готов понесть во славу божью.
Да будет так!
Ни хищный зверь, ни злая птица
Вам не опасны с этих пор:
Мной будет прогнана от ваших гнезд лисица
И будет ястребу жестокий дан отпор.
Всяк, вас обидевший, останется в ответе.
Пусть зернышко у вас утащит воробей,
И для него — клянусь, господь меня убей! —
День этот будет днем… последним днем на свете!
Я — меч народный! Я…"
Ну, словом, наш хорек
Нахваливал себя и вдоль и поперек.
Вступив же на престол, на ласки не скупился,
Нрав кроткий проявлял на деле и словах,
Пока… пока в своих владетельных правах
Совсем не укрепился.
Вот тут-то и пришла для подданных беда:
Минуты не могли провесть они в покое.
Являясь к курам для суда,
Их повелитель иногда
Изволил проявлять усердие такое,
Что утром, уходя с виновного двора,
Не оставлял в живых ни одного пера!
Так — не прошло еще полгода,
Как обнаружилось зимой,
Что от куриного народа,
От стариков и от приплода,
Осталось… боже, боже мой!
Те, что осталися, бранились: "Пёвни, пёвни!
Метлою гнать вас из деревни!
Кого избрали вы в цари,
Холера всех вас побери!
Откуда нам теперь спасенья ждать? Откуда?
Просить у неба, что ли, чуда?
Ну, так идем тогда к попу".
Но поп, узнав, с чего пошла у кур тревога:
"О род мятущийся! — прикрикнул на толпу. —
Несть власти, аще не от бога!
Как ваша участь ни горька,
Не ополчайтесь на хорька!"
Обескуражены, понуры,
Бранились крепко петухи:
"С таким попом одни грехи!"
И порешили снова куры
В собранье тайном на току:
"Идем к Вавиле — мужику!
С Вавилой всякое бывало,
Изведал горюшка немало
Мужик строптивый на веку.
Авось поможет нам советом!"
Помог мужик. Но как? Об этом
Я рассказать вам все могу
Лишь в тесном дружеском кругу
И то — под дьявольским секретом.
1914 г.
* * *
Что курам про царя Вавила мог сказать,
Примером можно показать,
Уж места нет теперь секрету.
У кур случилось в добрый час
То, что случилось и у нас:
Был царь — и нету!
Смели весь мусор без следа.
Надеюсь, братцы, навсегда!
1918 г.
* * *
По сообщению немецких газет, принц Карл
Гессенский заявил финляндскому посольству, что
он согласен вступить на финский престол только
по истечении двух лет.
Впрок нынче всем пошла Вавилина наука.
С Финляндией теперь какая вышла штука:
Там сдуру выбрали царя.
А он, недолго говоря,
"Согласен, — говорит. — Что ж? Стать царем недурно!
Да только… море вздулось бурно.
А ехать надо к вам водой.
Не приключился бы со мной конец худой.
Так погодим уже два года…
Пока уляжется погода!.."
* * *
А буря все растет. Уж тихих нет морей.
Затопит скоро всех царей!
11 октября 1918 г.
ДИВО ДИВНОЕ
Сказка
Ну, вот:
Жил-был мужик Федот —
"Пустой Живот".
Недаром прозвищем таким он прозывался.
Как черный вол, весь век
Трудился человек,
А все, как голым был, так голым оставался —
Ни на себе, ни на жене!
Нет к счастью, хоть ты что, для мужика подходу.
Нужда крепчала год от году
И, наконец, совсем Федотушку к стене
Прижала так, — хоть с моста в воду.
Ну, хоть живым ложися в гроб!
"Весна-то… Ведрышко!.. И этаку погоду
Да прогулять?! — стонал несчастный хлебороб,
Руками стиснув жаркий лоб. —
Святитель Миколай! Мать пресвятая дева,
Избави от лихой беды!"
У мужика зерна не то что для посева,
Но горсти не было давно уж для еды.
Затосковал Федот. Здоровье стало хуже.
Но явно тая с каждым днем,
Мужик, стянув живот ремнем
Потуже,
Решил говеть. Пока говел —
Не ел,
И отговевши,
Сидел не евши.
"Охти, беда! Охти, беда! —
Кряхтел Федот. — Как быть? И жить-то неохота!"
А через день-другой и след простыл Федота:
Ушел неведомо куда!
Федотиха, в слезах от горя и стыда,
Сама себя кляла и всячески ругала,
Что, дескать, мужа проморгала.
А муж,
Сумев уйти тайком от бабы,
Не разбирая вешних луж,
Чрез ямы, рытвины, ухабы,
По пахоти, по целине
Шагал к неведомой стране, —
Ну, если не к стране, то, скажем, так куда-то,
Где люди, мол, живут и сыто и богато,
Где все, чего ни спросишь, есть,
Где мужику дадут… поесть!
Худой да легкий с голодовки,
Федот шагал без остановки,
Порой почти бежал бегом,
А как опомнился уж к ночи,
Стал протирать в испуге очи:
Дождь, ветер, а кругом… дремучий лес кругом.
Искать — туда, сюда… Ни признаку дороги.
От устали Федот едва волочит ноги;
Уж мысль была присесть на первый же пенек, —
Ан только в поисках пенька он кинул взглядом,
Ни дать ни взять — избушка рядом,
В окне маячит огонек.
Кой-как нащупав дверь, обитую рогожей,
Федот вошел в избу.
"Здорово, землячок! —
Федота встретил так хозяин-старичок. —
Присядь. Устал, поди, пригожий?
Чай, издалёка держишь путь?"
"Из Голодаевки".
"Деревня мне знакома.
Рад гостю. Раздевайсь".
"Мне малость бы соснуть".
"Располагайся, брат, как дома.
А только что я спать не евши не ложусь.
Ты как на этот счет?"
"Я… что ж?.. Не откажусь!.."
"Добро. Мой руки-то. Водица у окошка".
"Ну, — думает Федот, — хороший хлебосол:
Зовет за стол,
А на столе, гляди, хотя бы хлеба крошка!"
"Умылся? — между тем хлопочет старичок. —
Теперь садись, да знай: молчок!"
А сам залопотал: "А ну-тка, Диво, Диво!
Входи в избушку живо,
Секися да рубися,
В горшок само ложися,
Упарься,
Прижарься,
Взрумянься на огне
И подавайся мне!"
В избу, гагакнувши за дверью,
Вбежало Диво — гусь по перью.
Вздул огонечек гусь в золе,
Сам кипятком себя ошпарил,
В огне как следует поджарил
И очутился на столе.
"Ешь! — говорит старик Федоту. —
Люблю попотчевать гостей.
Ешь, наедайся, брат, в охоту, —
Но только, чур, не трожь костей!"
Упрашивать себя мужик наш не заставил:
Съел гуся начисто, лишь косточки оставил.
Встал, отдуваяся:
"Ф-фу! Ввек так не едал!"
А дед опять залопотал:
"Ну, кости, кости, собирайтесь
И убирайтесь!"
Глядь, уж и нет костей: как был, и жив и цел,
Гусь со стола слетел.
"Эх! — крякнул тут Федот, увидя штуку эту. —
Цены такому гусю нету!"
"Не покупал, — сказал старик, — не продаю:
Хорошим людям так даю.
Коль Диво нравится, бери себе на счастье!"
"Да батюшка ж ты мой! Да благодетель мой!"
На радостях, забыв про ночь и про ненастье,
Федот с подарком под полой,
Что было ног, помчал домой.
Примчал.
"Ну, что, жена? Здорова?"
И, молвить ей не давши слова,
За стол скорее усадил,
Мясцом гусиным угостил
И Диво жить заставил снова.
Вся охмелевши от мясного,
"Ахти!" — раскрыла баба рот,
Глядит, глазам своим не веря.
Смеется радостно Федот:
"Не голодать уж нам теперя!"