Слова измучены пророческою жаждой,
И тот, кто с ними был в пустыне хоть однажды,
Сам обречен тебе, неугасимый свет
Таинственных имен и ласковых планет.
16. «СЕВИЛЬСКИЙ ЦИРУЛЬНИК»
Не болтовня заезжего фигляра,
Не тонкий всплеск влюбленного весла, —
Дразня цикад, безумствует гитара,
Как Фигаро, гитара весела;
Стучит, звенит от резкого удара,
И даже страсть ей струн не порвала.
Вскипай речитативами Россини,
О музыка, стремительней вина!
И кьянти ты, и воздух темно-синий
Из черного с серебряным окна.
Ревнуя, как не думать о Розине
И как не обмануть опекуна!
Смятенным пальцам уж не взять диеза…
О, глупый, недогадливый, смотри:
У розового светляка — портшеза
Качаются на палках фонари.
От легкого, веселого пореза
Секстиной сердце бьется до зари.
17. ПЕСЕНКА ПРО ЗЕЛЕНЫЙ ЦВЕТ
Я люблю зеленый цвет,
Веселее цвета нет.
Цвет вагонов и полей,
Глаз неверных и морей,
Рельс в осеннем серебре,
Семафоров на заре.
Что свежей и зеленей
Непримятых зеленей?
Помню камень изумруд,
Помню плащ твой, Робин Гуд,
Зимний сад, окно, сафьян,
Кринолин и доломан.
18. ГАТЧИНА
Вот здесь, перед дворцом, немало лет назад
В двунадесятый день сам император Павел
На мокром гравии солдат своих расставил
И «лично принимать изволил» плац-парад.
Глаза навыкате, остекленевший взгляд…
Вновь бронзовый маньяк надменно трость отставил,
Но нет ни гауптвахт, ни вывешенных правил —
Лишь Фофанов бредет в пустынный Приорат.
Я помню, как-то мне поэта показали
За мокрым столиком в буфете, на вокзале…
Как скучен, жалок он в примятом котелке!
По паркам шел октябрь. И в ясности морозной
Прислушивался он, вертя листок в руке,
К дрожанью блюдечек и скуке паровозной.
19. «В калитку памяти как ни стучи…»
В калитку памяти как ни стучи,
Ни слуг не дозовешься, ни хозяев,
Пес по ступенькам не сбежит, залаяв,
И на балкон не вынесут свечи.
Прости, осиротелое жилье!
Горячих дней я расточил немало,
И горько мне, что, бедное мое,
Ты и меня у двери не узнало…
20. «Был полон воздух вспышек искровых…»
Н. С. Тихонову
Был полон воздух вспышек искровых,
Бежали дни — товарные вагоны,
Летели дни. В неистовстве боев,
В изодранной шинели и обмотках
Мужала Родина и песней-вьюгой
Кружила по истоптанным полям.
Бежали дни… Январская заря,
Как теплый дым, бродила по избушке,
И, валенками уходя в сугроб,
Мы умывались придорожным снегом,
Пока огонь завертывал бересту
На вылизанном гарью очаге.
Стучат часы. Шуршит газетой мышь.
«Ну что ж! Пора!» — мне говорит товарищ,
Хороший, беспокойный человек
С веселым ртом, с квадратным подбородком,
С ладонями шершавее каната,
С висками, обожженными войной.
Опять с бумагой шепчется перо,
Бегут неостывающие строки
Волнений, дум. А та, с которой жизнь
Как звездный ветер, умными руками,
Склонясь к огню, перебирает пряжу —
Прекрасный шелк обыкновенных дней.
21. «Я тебе эту песню задумал на палец надеть…»
Я тебе эту песню задумал на палец надеть.
Урони, если хочешь, в прозрачной стремнине столетий.
Над кольцом золотым опускается звездная сеть,
Золотому кольцу не уйти из серебряной сети.
И последний поэт улыбнется последней звезде,
Не услышит пастух над руинами ветра ночного…
Наклонись — и увидишь в тяжелой, как вечность, воде
На песке золотистом холодное, чистое слово.