Помнишь, священного дуба
Широкошумный навес,
Дом наш, сколоченный грубо,
Жертвенник, желтые волны,
Трубное ржанье и полный
Легионерами лес?
Желтые готские косы
Многих сводили с ума.
Стрелы, визгливые осы,
Рвали клубящийся воздух…
Как мы бежали! А звезды
Сыпала с неба зима.
Как тебя звали — не помню.
Я тебя на́звал женой.
Спустимся в каменоломню,
Там перевяжешь мне рану,
Там я стонать перестану,
Там ты заснешь надо мной.
Да, ты была мне подругой,—
Ночи сгорали дотла,—
Лирой и веткой упругой,
Легкой подругой была.
Если же я умираю,
Злой лихорадкой томим,
Песню тебе завещаю,
Ненависть, стрелы и Рим.
В городе северной ночи —
Сколько столетий прошло? —
Вьюге ты смотришься в очи.
Как же сквозь сумрак белесый
Эти мохнатые косы
Римское солнце нашло?
Да, мы не стали другими.
Нам не дано забывать.
Нехристианское имя
Ртом, пересохшим от жажды,
Дважды рожденное, дважды
Мне суждено повторять!
33. «Мы с тобой когда-нибудь поедем…»
Мы с тобой когда-нибудь поедем
В самый синий, самый звездный край,
О котором видим сны и бредим
Или вспоминаем невзначай.
В легкую, прозрачную погоду,
После прошумевшего дождя
Белому, большому пароходу
Сладко будет вздрогнуть, отходя.
На руках я снес тебя в каюту,
Поцелуй мне волосы обжег.
Море спит, но каждую минуту
Палуба уходит из-под ног.
Милая, сухую корку хлеба
Делим мы с тобою пополам,
Но какое золотое небо
Будет сниться этой ночью нам!
34. «Видишь звездную карту вот здесь у меня на ладони?..»
Видишь звездную карту вот здесь у меня на ладони?
Этот розовый узел веселой удачей завязан,
Оттого-то мне снится резная решетка, и кони,
И серебряный трепет в кудрях монастырского вяза.
Словно воск, что наколот на кончик масонской иголки,
Тает вся моя жизнь, и за облаком душной разлуки,
О, как пойманный ветер клубится в разорванном шелке,
Как легко твое тело, как злы окрыленные руки!
35. «Обрывай ромашку. Всё на свете просто…»
…когда весенний первый гром.
Обрывай ромашку. Всё на свете просто.
Стол, накрытый к чаю. Кресло и окно.
Чокнемся за радость! Я иного тоста
Не могу придумать. Выпьем за вино!
Сколько душной ночи в шелестящем шелке!
Солнцу из-за тучи улыбнуться лень.
И летят косые звонкие иголки,
Осыпает счастье белая сирень.
За бегущим садом вдруг прогрохотало.
Хлопнуло окошко, погасив свечу.
Соскользнуло платье. Как ты вся устала,
Как ты вся пылаешь! Я тебя хочу.
Горячи сквозь платье тонкие колени,
Ты течешь по жилам, золотой мускат!
Пей меня, как солнце пьет поток весенний,
Пей, не отрываясь, прошумевший сад.
Что нам пляс жемчужин по балконной крыше!
Грудь твоя жасмином пахнет под дождем.
А гроза проходит. Капли реже, тише…
Радуга упала за кирпичный дом.
Чуть трепещут плечи. Настежь двери, окна.
Захлебнулся маем сад вечеровой.
И проносит ветер сизые волокна,
И в пруду янтарном мы дрожим с тобой.
36. «Ты лети, рябина, на гранитный цоколь…»
Ты лети, рябина, на гранитный цоколь.
В розовой беседке — помнишь, за прудом? —
Нет и половины разноцветных стекол,
В самом сердце тополь шепчется с дождем.
«Милый мой, — сказала ты еще недавно,—
Вот уже и осень! Значит, мне пора…»
Что же, я не спорю! Плачет Ярославна,
На стене в Путивле, плачет до утра.