Слышишь, ударилось яблоко, продребезжала телега?
Скоро созревшее слово в горячую пыль упадет.
Вот и задумай желанье, пока разгорается Вега,
Ветер, как вздох, затихает и месяц над садом встает.
79. НОЧНОЙ ПЕШЕХОД
(П. А. ФЕДОТОВ)
1
Что́ стихи, что́ таинства Киприды,
Если барабаны — как гроза,
Если в пестрых будках инвалиды
Пучат оловянные глаза?
Где-то море, свежесть винограда,
Вольности священная пора,—
А вокруг сверкание парада
И громоподобное «ура!».
Павловск. Петергоф. Ораниенбаум.
Крики чаек. Темно-бурый март.
Заскрипел медлительный шлагбаум,
Веером легла колода карт.
Славного поместья арендатор,
В синей мгле — воздушном молоке —
Рвет мороз плюмажный император
Вдоль Невы на сером рысаке.
Черкает страницу цензор истый,
Кружится мазурка до утра,
И во льдах Сибири декабристы
Под землей цитируют Marat.
2
Долго ночь копила нетерпенье…
Дождь царапал льдинками виски.
Черный норд, наперекор теченью,
Всё стругал рубанком гребешки.
Ухнул выстрел. Пробкою притерло
К небу взморья бревна и гробы,
И Неве перехватило горло,
И, седая, встала на дыбы.
Крутой непогодой он выгнан из дому…
Он грудь открывает простору ветров,
Он рад этой ночи и буйству такому,
Ныряющим яликам, выстрелам, грому,
Дыханию взморья и скрипу мостов.
В прерывистом, бурном дыханье норд-оста
Шагает он в дождь, не покрыв головы,
Простой человек невысокого роста,
А мост под ногою трещит, как береста,
И роет быками стремнину Невы.
Разорваны в клочья бегущие тучи
О шпиль Петропавловки, руку Петра,
Нева ледяная всё круче и круче
Со дна закипает, и доски, и сучья
В чужих подворотнях крутя до утра.
Мелькают при факелах мутные тени,
У пляшущих барок толпится народ,
Мелькнула рука в закипающей пене,
Скользящие пальцы хватают ступени,
И что-то кричит перекошенный рот.
Как спешил он, как он гнулся, чтобы
Перейти шатающийся мост!
А на взморье остров низколобый
Зарывался в пенистый норд-ост,
И шаги несли скорее к дому…
Крепко любишь в бешеной ночи
Свой чердак, тюфячную солому,
Черствый хлеб и огонек свечи!
3
Нет! Не для армейских анекдотов,
Не для свеч и виста вчетвером
К памяти моей идет Федотов
В архалуке, с длинным чубуком.
Медленный, плешивый и сутулый,
В хоре живописцев и вельмож
Отставной поручик смуглоскулый, —
Разве он к высоким музам вхож?
Пусть о нем по карточным салонам
В круге дамских плеч и знатоков
Уж рокочет низким баритоном
Барски-снисходительный Брюллов.
Пусть стучится слава. Он в халате
Бреет перед зеркалом виски.
У него — досадно и некстати —
Грудь щемит от кашля и тоски.
Раб знамен, султанов, конных множеств,
Он ушел, отравленный уже,
К пыльной Академии Художеств,
К тюфяку на пятом этаже —
Не затем, чтоб там, в кошачьем мраке,
На Васильевском, в сырой дыре,
Дожидаться, как всплывет Исакий
В деревянных ребрах на заре!
Сны его на майский луг похожи,
А глаза всю жизнь обречены
Видеть только бороды да рожи,
Ордена, графины и блины.
Жизнь его — мучительная ссора,
Давняя обида, и к тому ж
Длится вечным «Сватовством майора»
Посреди салопниц и чинуш.
А другой, восторгом пламенея,
Из страны, где самый воздух синь,
Шлет домой «Последний день Помпеи»
И портреты чопорных княгинь.
Нет! Уж как ни притворяйся кротким,
Отыскав последний четвертак,
Сам с утра пошлешь за квартой водки,
Бросишь кисть и рухнешь на тюфяк!
4
Нева! Нева! Вдоль скользкого гранита
Приподнимаясь, падая, звеня,
Хватай, как пес, чугунные копыта
И колотись в туманном свете дня!