Не знаю, что со мной творилось,не знаю, что меня влекло.Передо мною отворилось,распавшись надвое, стекло.
В метро на остановке «Сокол»моя поникла голова.Спросив стакан с томатным соком,я простояла час и два.
Я что-то вспомнить торопиласьи говорила невпопад:– За красоту твою и милостьблагодарю тебя, томат.
За то, что влагою ты влажен,за то, что овощем ты густ,за то, что красен и отважентвой детский поцелуй вкруг уст.
А люди в той неразберихе,направленные вверх и вниз,как опаляющие вихри,над головой моей неслись.
У каждой девочки, скользящейпо мрамору, словно по льду,опасный, огненный, косящийзрачок огромный цвёл во лбу.
Вдруг всё, что тех людей казнило,всё, что им было знать дано,в меня впилось легко и сильно,словно иголка в полотно.
И утомленных женщин слёзы,навек прилившие к глазам,по мне прошли, будто морозыпо обнаженным деревам.
Но тут владычица буфета,вся белая, как белый свет,воскликнула:– Да что же это!Уйдешь ты всё же или нет?
Ах, деточка, мой месяц ясный,пойдем со мною, брось тужить!Мы в роще Марьиной прекраснойс тобой, две Марьи, будем жить.
В метро на остановку «Сокол»с тех пор я каждый день хожу.Какой-то горестью высокойгорюю и вокруг гляжу.
И к этой Марье бесподобнойприпав, как к доброму стволу,потягиваю сок холодныйиль просто около стою.
Прощание
А напоследок я скажу:прощай, любить не обязуйся.С ума схожу. Иль восхожук высокой степени безумства.
Как ты любил? – ты пригубилпогибели. Не в этом дело.Как ты любил? – ты погубил,но погубил так неумело.
Жестокость промаха… О, неттебе прощенья. Живо телои бродит, видит белый свет,но тело мое опустело.
Работу малую високеще вершит. Но пали руки,и стайкою, наискосок,уходят запахи и звуки.
«Кто знает – вечность или миг…»
Веничке Ерофееву
Кто знает – вечность или мигмне предстоит бродить по свету.За этот миг иль вечность этуравно благодарю я мир.
Что б ни случилось, не кляну,а лишь благословляю лёгкость:твоей печали мимолётность,моей кончины тишину.
Пейзаж
Еще ноябрь, а благодатьуж сыплется, уж смотрит с неба.Иду и хоронюсь от света,чтоб тенью снег не утруждать.
О стеклодув, что смысл дутьятак выразил в сосульках этих!И, запрокинув свой беретик,на вкус их пробует дитя.
И я, такая молодая,со сладкой льдинкою во рту,оскальзываясь, приседая,по снегу белому иду.
Декабрь
Мы соблюдаем правила зимы.Играем мы, не уступая смехуи придавая очертанья снегу,приподнимаем белый снег с земли.
И будто бы предчувствуя беду,прохожие толпятся у забора,снедает их тяжелая забота:а что с тобой имеем мы в виду?
Мы бабу лепим – только и всего.О, это торжество и удивленье,когда и высота и удлиненьезависят от движенья твоего.
Ты говоришь: – Смотри, как я леплю. —Действительно, как хорошо ты лепишьи форму от бесформенности лечишь.Я говорю: – Смотри, как я люблю.
Снег уточняет все свои чертыи слушается нашего приказа.И вдруг я замечаю, как прекраснолицо, что к снегу обращаешь ты.
Проходим мы по белому двору,прохожих мимо, с выраженьем дерзким.С лицом таким же пристальным и детским,любимый мой, всегда играй в игру.
Поддайся его долгому труду,о моего любимого работа!Даруй ему удачливость ребенка,рисующего домик и трубу.
Зимний день
Мороз, сиянье детских лиц,и легче совладать с рассудком,и зимний день – как белый лист,еще не занятый рисунком.
Ждет заполненья пустота,и мы ей сделаем подарок:простор листа, простор холстамы не оставим без помарок.
Как это делает дитя,когда из снега бабу лепит, —творить легко, творить шутя,впадая в этот детский лепет.
И, слава Богу, всё стоиттот дом среди деревьев дачных,и моложав еще старик,объявленный как неудачник.
Вот он выходит на крыльцо,и от мороза голос сипнет,и галка, отряхнув крыло,ему на шапку снегом сыплет.