И не на радость же себе,загородив его плечами,ему и всей его семьежелаю миновать печали.
Пусть будет счастлив и богат.Под бременем наград высокихпусть подымает свой бокалво здравие гостей веселых,
не ведая, как наугадя билась головою оземь,молясь о нём – средь неудач,мне отведенных в эту осень.
Женщины
Какая сладостная властьдвух женских рук, и глаз, и кожи.Мы этой сладостию всластьдавно отравлены. И всё же —
какая сладостная властьза ней, когда она выходити движется, вступая в вальс,и нежно голову отводит.
И нету на неё суда!В ней всё так тоненько, и ломко,и ненадёжно. Но всегдаказнит меня головоломка:
при чём здесь я? А я при чём?Ведь было и моим уделомне любоваться тем плечом,а поводить на свете белом.
И я сама ступала вскользь,сама, сама, и в той же мереглаза мои смотрели вкосьи дерзость нравиться имели.
Так неужели дело в том,другом волненье и отваге,и в отдалении глухом,и в приближении к бумаге,
где все художники равныи одинаково приметны,и женщине предпочтенывсе посторонние предметы.
Да, где-то в памяти, в глушидругое бодрствует начало.Но эта сторона душимужчин от женщин отличала.
О, им дано не рисковать,а только поступать лукаво.О, им дано не рисовать,а только обводить лекало.
А разговоры их! А страстьк нарядам! И привычка к смеху!И всё-таки – какая властьза нею, выходящей к свету!
Какой продуманный чертёжлица и рук! Какая точность!Она приходит – и в чертогкаморка расцветает тотчас.
Как нам глаза ее видны,как всё в них темно и неверно!И всё же – нет за ней вины,и будь она благословенна.
Зима
О жест зимы ко мне,холодный и прилежный.Да, что-то есть в зимеот медицины нежной.
Иначе как же вдругиз темноты и мукидоверчивый недугк ней обращает руки?
О милая, колдуй,заденет лоб мой сновацелебный поцелуйколечка ледяного.
И всё сильней соблазнвстречать обман доверьем,смотреть в глаза собаки приникать к деревьям.
Прощать, как бы играть,с разбега, с поворота,и, завершив прощать,простить еще кого-то.
Сравняться с зимним днем,с его пустым овалом,и быть всегда при нёмего оттенком малым.
Свести себя на нет,чтоб вызвать за стеноюне тень мою, а свет,не заслоненный мною.
Болезнь
О боль, ты – мудрость. Суть решенийперед тобою так мелка,и осеняет темный генийглаз захворавшего зверька.
В твоих губительных пределахбыл разум мой высок и скуп,но трав целебных поределыхвкус мятный уж не сходит с губ.
Чтоб облегчить последний выдох,я, с точностью того зверька,принюхавшись, нашла свой выходв печальном стебельке цветка.
О, всех простить – вот облегченье!О, всех простить, всем передатьи нежную, как облученье,вкусить всем телом благодать.
Прощаю вас, пустые скверы!При вас лишь, в бедности моей,я плакала от смутной верынад капюшонами детей.
Прощаю вас, чужие руки!Пусть вы протянуты к тому,что лишь моей любви и мукипредмет, не нужный никому.
Прощаю вас, глаза собачьи!Вы были мне укор и суд.Все мои горестные плачидосель эти глаза несут.
Прощаю недруга и друга!Целую наспех все уста!Во мне, как в мертвом теле круга,законченность и пустота.
И взрывы щедрые, и легкость,как в белых дребезгах перин,и уж не тягостен мой локотьчувствительной черте перил.
Лишь воздух под моею кожей.Жду одного: на склоне дня,охваченный болезнью схожей,пусть кто-нибудь простит меня.
Воскресный день
О, как люблю я пребыванье рукв блаженстве той свободы пустяковой,когда былой уже закончен труди – лень, и сладко труд затеять новый.
Как труд былой томил меня своимнебыстрым ходом! Но – за проволочку —теперь сполна я расквиталась с ним,пощёчиной в него влепивши точку.
Меня прощает долгожданный сон.Целует в лоб младенческая легкость.Свободен – легкомысленный висок.Свободен – спящий на подушке локоть.