Пререкание с Крымом
Перед тем как ступить на балкон,я велю тебе, Богово чудо:пребывай в отчужденье благом!Не ищи моего пересуда.
Не вперяй в меня рай голубой,постыдись этой детской уловки.Я-то знаю твой кроткий разбой,добывающий слово из глотки.
Мне случалось с тобой говорить,проболтавшийся баловень пыток,смертным выдохом ран горловыхя тебе поставляла эпитет.
Но довольно! Всесветлый объемне таращь и предайся блаженству.Хватит рыскать в рассудке моёмпохвалы твоему совершенству.
Не упорствуй, не шарь в пустоте,выпит мёд из таинственных амфор.И по чину ль твоей красотепримерять украшенье метафор?
Знает тот, кто в семь дней сотворилсемицветие белого света,как голодным тщеславьем твоимклянчишь ты подаяний поэта?
Прогоняю, стращаю, кляну,выхожу на балкон. Озираюсь.Вижу дерево, море, луну,их беспамятство и безымянность.
Плачу, бедствую, гибну почти,говорю: – О, даруй мне пощаду, —погуби меня, только прости! —И откуда-то слышу: – Прощаю…
«Предутренний час драгоценный…»
Предутренний час драгоценныйспасите, свеча и тетрадь!В предсмертных потёмках за сценоймне выпадет нынче стоять.
Взмыть голой циркачкой под купол!Но я лишь однажды не лгу:бумаге молясь неподкупнойи пристальному потолку.
Насильно я петь не умею,но буду же наверняка,мучительно выпростав шеюиз узкого воротника.
Какой бы мне жребий ни выпал,никто мне не сможет помочь.Я знаю, как грозен мой выбор,когда восхожу на помост.
Погибну без вашей любови,погибну больней и скорей,коль вслушаюсь в ваши ладони,сочту их заслугой своей.
О, только б хвалы не возжаждать,вернуться в родной неуют,не ведая – дивным иль страшным —удел мой потом назовут.
Очнуться живою на свете,где будут во все временаодни лишь собаки и детибедней и свободней меня.
Подражание
Грядущий день намечен был вчерне,насущный день так подходил для пенья,и четверо, достойных удивленья,гребцов со мною плыли на челне.
На ненаглядность этих четверыхвсё бы глядела до скончанья взгляда,и ни о чем заботиться не надо:душа вздохнет – и слово сотворит.
Нас пощадили небо и вода,и, уцелев меж бездною и бездной,для совершенья распри бесполезнойпоплыли мы, не ведая – куда.
В молчании достигли мы земли,до времени сохранные от смерти.Но что-нибудь да умерло на свете,когда на берег мы поврозь сошли.
Твои гребцы погибли, Арион.Мои спаслись от этой лютой доли.Но лоб склоню – и опалит ладонисиротства высочайший ореол.
Всех вместе жаль, а на меня одну —пускай падут и буря, и лавина.Я дивным пеньем не прельщу дельфинаи для спасенья уст не разомкну.
Зачем? Без них – ненадобно меня.И проку нет в упреках и обмолвках.Жаль – челн погиб, и лишь в его обломкахнерасторжимы наши имена.
«Однажды, покачнувшись на краю…»
Однажды, покачнувшись на краювсего, что есть, я ощутила в телеприсутствие непоправимой тени,куда-то прочь теснившей жизнь мою.
Никто не знал, лишь белая тетрадьзаметила, что я задула свечи,зажженные для сотворенья речи, —без них я не жалела умирать.
Так мучилась! Так близко подошлак скончанью мук! Не молвила ни слова.А это просто возраста иногоискала неокрепшая душа.
Я стала жить и долго проживу.Но с той поры я мукою земноюзову лишь то, что не воспето мною,всё прочее – блаженством я зову.
«Собрались, завели разговор…»
Юрию Королёву
Собрались, завели разговор,долго длились их важные речи.Я смотрела на маленький двор,чудом выживший в Замоскворечье.
Чтоб красу предыдущих времёнвозродить, а пока, исковеркав,изнывал и бранился ремонт,исцеляющий старую церковь.
Любоваться еще не пора:купол слеп и весь вид не осанист,но уже по каменьям дворавосхищенный бродил чужестранец.
Я сидела, смотрела в окно,тосковала, что жить не умею.Слово «скоросшиватель» влеклоразрыдаться над жизнью моею.