И радость и печаль любви,
И дружбу, и мечту о воле.
Сказала: «Сей, хоть не твоей
Рукою будет сжато поле!»
И многих мне дала врагов,
Они над слабым поглумились;
Дала сторонников таких,
Что от меня лишь сторонились.
Но я ценю всего сильней
Ту меру мук моих и боли,
Какую в жизни принял я
За правду, за добро, за волю.
1 апреля 1880
«Вы плакали фальшивыми слезами…»
Перевод Б. Турганова
Вы плакали фальшивыми слезами
Над горестной судьбой моей, жалели
Меня, печально разводя руками,
Но помощи — увы! — не видел я на деле.
«Жаль малого! Сойдя с пути прямого,
Пропал! Но мы предвидели всё это!
Пустыми бреднями увлекся бестолково,
И вот конец пришел фантазиям поэта!»
Иные ж благодетели, надменно
Плечами пожимая, возглашали:
«Смотрите, до чего доводят неизменно
Нелепые мечты об идеале!»
Решили так и удалились, строги,
Тот — на обед, тот — к карточным партнерам,
А тот — судить томящихся в остроге,
А я остался гибнуть под забором.
31 мая 1880
Из цикла «Excelsior!»[5]
Батрак
Перевод Б. Турганова
Склоненный над сохой, тоскливо напевая,
Встает он предо мной:
Заботы, и труды, и мука вековая
Избороздили лоб крутой.
Душой младенец он, хоть голову склонил,
Как немощный старик, —
Ведь с детства трудится и не жалеет сил,
К невзгодам он привык.
Где плуг его пройдет, где лемехами взроет
Земли могучий пласт,
Там рожь волнистая поля стеной покроет,
Земля свой клад отдаст.
Так отчего на нем рубаха из холстины,
Заплатанный армяк?
Зачем, как нищий, он прикрыл отрепьем спину?
Работник он, батрак.
С рожденья он — батрак, хоть вольным прокричали
Властители его;
В нужде безвыходной, в смиренье и печали
Сам гнется под ярмо.
Чтоб как-нибудь прожить, — он жизнь, и труд, и волю
За корку хлеба продаст,
Но горький этот хлеб его не кормит вволю
И новых сил ему не придает.
Тоскует молча он и с песней невеселой
Землицу пашет — не себе,
А песня — кровный брат, снимая гнет тяжелый,
Не хочет уступить судьбе.
А песня — как роса, живящая растенья,
Когда сжигает зной;
А песня — как раскат, как гул землетрясения,
Растущий под землей.
Но все ж, пока гроза не грянет, полыхая,
Томится он, не смея глаз поднять,
И землю пестует, как мать свою лаская,
Как сын — родную мать.
И что ему с того, что над чужою нивой
Он пот кровавый льет,
И что ему с того, что, страдник терпеливый,
Он власть хозяевам дает?
Ведь лишь бы те поля, где приложил он руку,
Вновь дали урожай,
Ведь лишь бы труд его, ему несущий муку,
Другим дал — светлый рай.
* * *
Батрак тот — наш народ, чей пот бежит потоком
Над пашнею чужою.
Душою молод он, в стремлении высоком,
Хоть обойден судьбою.
Он счастья своего ждет долгие столетья,
И все напрасно ждет;
Татарский плен изжил, Руину{7}, лихолетье
И панщины жестокий гнет.
И все-таки в душе, изнывшей от невзгоды,
Надежда теплится, горда, —
Вот так из-под скалы, из-под крутого свода
Бьет чистая вода.
Лишь в сказке золотой, как будто сон прекрасный,
Он видит счастье лучших дней,
И, тяжкий груз влача, он, хмурый и бесстрастный,
Живет мечтой своей.
В глухие времена одна его спасала —
К родной земле любовь;
Толпа его детей в страданьях погибала —
Он возрождался вновь.
Любовью этой тверд, од — как титан былого{8},
Непобедимый сын земли,
Который, падая, вставал опять и снова,
И снова шел в бои.
И что с того — кому, под песню вековую,
Он глубь взрыхляет нив;
И что с того, что сам нужду он терпит злую,
Господ обогатив.