2
С тех пор как я начальных строф
Слагал задумчивые строки,
Прошло десятка три годов,
И жизни жесткие уроки
Не проскользнули без следов,
Казня в размеренные сроки
Бедой и злом, — и борода
Давно становится седа.
Гляжу, усталый от всего,
Гляжу с тяжёлым напряженьем
На то, что вовсе не ново,
На мир, исполненный волненьем,
И на себя на самого,
И полон внутренним сомненьем,
Что ж я?., споткнувшийся пророк,
Иль так… распутный старичок?
И жалок мне мой прошлый путь!
Я много ль истине дал ходу?
Свершил ли я хоть что-нибудь?
Одну принес ли жертву сроду?
Иль жизнь умел я повернуть
Страстишкам маленьким в угоду,
И сил не поднял с той поры,
А просто все схожу с горы?
Быть может, что под старость лет
Мысль эта всякому пригодна
Ни счастья, ни покоя нет,
И жизнь мелка и несвободна;
А может быть, постичь секрет,
Как жить с своим понятьем сходно,
Безумно только я не смог
И гибну средь пустых тревог?..
Когда же, внутренней тоской
И покаяньем утомленный,
Гонясь за мыслию живой,
Гляжу на мир, мне современный,
Мне так же жалок круг людской,
Весь этот круг заговоренный,
Где каждый доблестный народ
Ещё полнейший идиот.
Наш нескончаемый прогресс,
И потому недостижимый,
Похож на путь чрез длинный лес,
Безвыходный, неизмеримый,
Разбоя полный и чудес,
Где зверь большой, несокрушимый
Под песню старых, глупых слов
На бойню шлёт простых скотов.
Война и кровь!.. Так вот предел,
Где стали мы с образованьем,
Где даже сохранился цел
Дух революций с их преданьем
Единства нацьональных дел
И всех языц размежеваньем,
Которых цели так дики,
Что царским жадностям с руки.
Война и кровь!.. Вот наш привал,
Где, как в чаду былых столетий,
Опять народ рукоплескал
С избытком чувств и междометий,
Где старый прусский генерал.
И император, счетом третий,
Все оттого так и сильны,
Что люди глупы и скверны.
Война и кровь!.. И много лет
Или веков в резне безумной
Ещё пройдут… Надежды нет!
В потемках смрадных дракой шумной
Заменят люди мир и свет,
Не нужен им исход разумный
И человек рожден холоп,
Любовь к свободе есть поклёп.
Все это выражаю я,
Быть может, очень прозаично,
Лишь было ясно бы, друзья,
А там будь плохо, будь отлично…
Да и не ищет речь моя,
Чтоб муза пела в ней антично,
А сердца боль так велика,
Что к слову просится тоска.
Всемирный шум, всемирный шум,
Германо-римский люд великий,
Многоболтливый Аввакум[78],
Снаружи гладкий, в сердце дикий,
Не ты моих властитель дум!
Твои затверженные крики
Нейдут твоим пророкам вслед,
И мира нового в них нет.
3
"Что ж сладко вашему уму?"
Меня вы спросите. — "Россия?
Мы, к сожаленью моему,
Не справились с времен Батыя",
Скажу я также в эту тьму,
Как говорил во тьмы былые.
"Да! Но тогда жил царь-отец,
А этот добр и молодец".
Да будет жирен ваш обед
И крепок храп на сон грядущий,
Вы верите?.. Так вам и след,
Спасаем верой муж имущий,
Но не спасут народ от бед
Ни пошлый лоб, назад идущий,
Ни пара истуканных глаз,
Где мысли луч давно погас.
Вы верите, что юный царь[79]
Есть, так сказать, освободитель?
Мужик, который раб был встарь,
Закабаленный стал платитель
И нищ, как был во время бар,
А царь, отечества спаситель,
Крестьянскую понюхав кровь,
Сам на дворян оперся вновь.
Вы дворянин, вам в жизни пир
Всегда был нужен и приятен,
Холопствуйте! Чиновный жир
Не тяготит, не кажет пятен,
Да и за вас есть целый клир
Вам друг Катков, вам друг Скарятин,
Вы так подлы, что царь вперед
Опоры лучше не найдет.
Теперь же столько есть манер
Холопствовать с усердьем новым,
Позвать обедать, например,
Фон Комиссарова с Треповым[80],
Соцьяльных и иных химер
Быть палачом всегда готовым,
Да обругать казенный прах
В туманных тостах[81] и статьях.
Пожалуй, вторить станет вам
Народ во мраке всех незнаний,
Народ — стихия в рост векам,
Основа лучших сочетаний.
Его я, верно, не предам
Позору горьких порицаний;
Он тот — как Слово говорит
Кто сам не знает, что творит.
Я верю, что народ один
Ячейка общей лучшей доли,
Но даст ли рост ей господин
Определить не в нашей воле…
А с вами, истый дворянин,
Позвольте не встречаться боле:
В вас так холоп с злодеем сшит,
Что ненавистен мне ваш вид.
вернуться
78
Многоболтливый Аввакум — деятель русского раскола и писатель Аввакум (1620 или 1621 — 1682).
вернуться
80
Фон Комиссарова с Треповым — Осип Иванович Комиссаров (1838 — 1892) — крестьянин, провозглашенный спасителем Александpa I при покушении Каракозова в 1868 году. Федор Федорович Трепов (1812 — 1882) петербургский градоначальник.
вернуться
81
В туманных тостах - имеются в виду стихи, произнесенные Н. А. Некрасовым на обеде в московском Английском клубе перед М. М. Муравьёвым ("Вешателем") — компромисс, на который пошел поэт, чтобы отвратить от "Современника" угрозу закрытия