Похвальбой о «победах» во всех кабаках
и себя и лакеев своих убедя
и в объятиях у проституток найдя
свое счастье, поганцы в смоленских снегах
замерзают сосульками тухлой воды.
И зима беспощадно заносит следы.
Хорошо бы, кичливо топорща усы,
грабить, красть без помех, обжираться и пить,
хорошо б на ночлеге костры разводить,
мазать салом гусиным беспечно носы…
Но ведь ясно, как в зеркале ясно сейчас,
что в России зима хороша не для вас!
Полководцы у нас закаленные есть,
в свою пору у нас и зима — генерал!
До зимы вы хвалились пройти по Урал,
а теперь вы боитесь голов не унесть?
Ваше завтра — могила и вечная тьма.
Вам могильщиком будет такая зима.
Пред великим походом народа всего —
добродушней улыбки библейский потоп.
Я с копытцем водицы сравнил бы его,
затерявшимся среди заброшенных троп.
Это хуже потопа, беда для врага.
А зима наша и холодна и долга!
Минус сорок два градуса… Только! Как свет,
бурекрылая армия наша быстра.
Страшен гнев ее! Сталь ее шашек остра.
Ни пощады врагу, ни спасения нет.
Впишем пламенем в книгу истории мы
дни начала победы, дни этой зимы!
Перевод В Державина
ЖДУ ТЕБЯ, СЫН МОЙ
На пути караванном, в седых ковылях
верблюжонок стоит… Караван его где?
Красный отблеск зари на усталых глазах,
слезы, слезы плывут, как круги по воде.
О, как он сиротлив и похож на меня,
неподвижного в серой дорожной пыли…
Солнце! Зоркое солнце! Лучи наклони,
об ушедших на битву мне вести пошли.
От Юпитера и до песчинок морских
нерушима твоя лучезарная власть,
и среди неоглядных сокровищ твоих
и ресница не может бесследно пропасть.
Прошлым летом, когда собирали инжир
и медовые дыни лежали горой,
и сиянье плодов заполняло весь мир, —
проводили мы сына любимого в бой.
В нем созрело достоинство предков моих.
Он, как я, горделив, младших братьев собрал,
обнял каждого, встал на пороге, затих
и к родимой земле поцелуем припал.
Он вернется, мой сын, победителем к нам,
он приедет! Окончена будет война!
К его черным, как ласточки крылья, бровям
не пристанет в пути и пылинка одна.
Но отец я! По древнему праву отцов
я тоскую без вести о сыне моем.
Жду его — чуть послышится цокот подков.
Жду его — чуть поднимется пыль за холмом.
И лишь только мелькнет чей-то конь впереди,
«Вот он едет!» — беззвучно себе говорю.
Неподвижно стою на широком пути,
неотрывно на запад багровый смотрю.
Вечерами, когда мы за пловом сидим,
многолюдная вся соберется семья,
только место твое остается пустым,
остается нетронутой доля твоя.
И бывает, усталая мать невзначай
по привычке протянет тебе пиалу, —
отвернусь я к стене. И остынет мой чай.
Мать уйдет и тихонько заплачет в углу.
Может, в небе твоя покатилась звезда,
может, в эту минуту далеко от нас
ты упал на снегу. И уже никогда
не откроешь веселых мальчишеских глаз…
В эту ночь, до зари не смыкая ресниц,
я Бедиля читал. И забылся в тоске.
И волшебная музыка тихих страниц
оживала, звучала в саду вдалеке.
Ветерок на заре, как дыханье твое,
пробежал по листам недочитанных книг.
и чистейшим, как ртуть, стало сердце мое,
стали мысли прозрачными, словно родник.
Взял я серп и садовые ножницы взял
и пошел по тропинке, что к саду вела.
И, увидев меня через низкий дувал,
вслед за мною невеста твоя побрела.
Пусть деревья в саду вырастают у нас,
пусть цветы распускаются, солнце ловя,
пусть слезинки, застывшие в сумраке глаз,
в ожерелье нанижет невеста твоя.