Выбрать главу
Лицо твое, сквозь дни и годы — юное, в лучах моей любви — золотолунное, я сравнивал с луною в полнолуние. Я сравнивал, а нынче — не могу.
Когда Луна с «Луною-9» встретилась, в подлунном мире что-то вдруг наметилось такое, что влюбленным мной заметилось: по-старому писать я не могу!
Прощай, былого лирика великая, прощай, моя былая луноликая! Но неужели станешь ты безликая? Нет, допустить такого не могу!
В твое лицо смотрю с утра до вечера, твои глаза распахнуты доверчиво, в твоих зрачках весна качает веточки, и я без них всё так же не могу.
Опять вдвоем в работу мы впрягаемся, и даже если иногда ругаемся и так ругаться не остерегаемся, без этих ссор я тоже не могу!
Товарищ мой, мы — что-то неделимое, и это, видно, непреодолимое, на счастье жизнью каждый день даримое, — отдельно не хочу и не могу.
А годы как цепочка журавлиная: коротенькой была, а стала — длинная. Прощайте, птицы! Их живому клину я машу печально вслед, пока могу.
Ах, много было, милая, налетано. Но сколько впереди еще наметано! А небо нам с тобой на пару отдано, — летать один, как прежде, не могу.
Всё, что мое — твое, вдвоем освоили, построено — так, значит, вместе строили. Пусть спорили, но строили, хоть спорили, и я уже иначе не могу.
Старинным слогом слуха не насилуя, луну в покое я оставил, милая, но чувствую в себе, как прежде, силу я любить тебя — иначе не могу.
1964

Перевод Р. Казаковой

ВИШНЯ

Уж если хочешь ты узнать ей цену, к ее рубинам руку протяни, перелистай неспешно Авиценну, на наманганских девушек взгляни. Так благодатны земли Намангана, так сочно кровь здоровая красна, что вишня здесь и созревает рано, и поражает алостью она. Кровавит губы плод ее бескровный… Когда же оторвусь я наконец! Болит язык, припухли губы, словно всю ночь я целовался, как юнец! Вишневый сок, живительная влага, прости мои смятенные слова, искрись, вливайся в кровь мою на благо, пока она, вишневая, жива. А вишенки мои в саду — всё выше. И я желаю другу своему: «Пусть твое счастье множится, как вишни!» — немалого я пожелал ему. Сухая вишня нам зимой отрада — люблю ее чистейший аромат. Вишневое варенье! Тоже надо! Поэт варенью, как ребенок, рад. Дочь сада, вишня, дай припасть губами и за такую жадность не кори. Хотя б на миг разбереди мне память, пожаром лета сердце уколи!
1964

Перевод Р. Казаковой

УЧЕНОМУ ПРИЯТЕЛЮ

Ты встречался с нами нередко и говаривал неспроста: «У Мешхедского минарета вся обязанность —                                   красота!» Что рассказывал ты,                                    о чем нам? Речь текла твоя, как ручей. «Цель учености — быть ученым!»  — вот был смысл твоих речей. Ты в какой-то блистал плеяде, чем-то славился, может быть, но заслуги твои, приятель, мы успели перезабыть. Позабыли и взгляд твой вещий, важность в голосе и в руке… Точно так забывают вещи, в старом сложенном сундуке. Ибо память                         не купишь саном — гордый нрав у нее и злой. Расстилается бекасамом на воде                 керосинный слой, но подует недолгий ветер, чуть подымет волну вода — и от пышных расцветок этих не останется и следа. Я не знаю, ты ждал того ли, откровенно гордясь собой, только вряд ли б ты был доволен незавидной такой судьбой. А чего же и ждать иного? Есть у жизни свой потолок. Не воротится к людям снова тот,          кто воду в ступе толок. Если попусту жизнь минует — кто поверит ей, что была? Ну а прожитая минута — пуля, выпущенная из ствола. Дешев воздух, которым дышишь. Только видел я на веку: вянут розы                   покуда пишешь предисловие к цветнику. В нас свой опыт                            народ посеял. Так пускай теперь в свой черед, точно малые зерна в землю, наши знанья идут в народ. Мы — точильщики вечных лезвий! Нам подсказано неспроста: «Смысл знания — быть полезным. Знак величия —                            простота».