«Да, брат, — сказал я, — ты живешь не зря».
А за окном уже взошла заря.
Добротная, подобная горе,
корова замычала во дворе.
Запел петух, за ним — округа вся…
День трудовых свершений начался.
Кукана путь — десятков тысяч путь.
Рассвет, который вспять не повернуть.
В дастане этом — бой за счастье масс.
Герой дастана — победивший класс.
Наш мудрый вождь, наш авангард в борьбе
родная партия ВКП(б).
Поля сражений — грудь родной земли.
Всю грязь, всю нечисть мы с нее смели.
Сгорели звери баи, начадив.
Все страны мира слышат наш призыв:
«Эй, труженики, хватит вам терпеть,
вставайте, стройтесь, капиталу смерть!»
Друзья, не всё, что я хотел сказать,
мне удалось вместить в мою тетрадь.
Ну ничего! На съезде, будет час,
Кукан-ака дополнит мой рассказ.
Перевод В.Липко
ВЫШИВКА
Эта вышивка,
льющаяся, как ртуть,
сверкающая серебром
и позолотой, —
чью изнуряла
чистую грудь?
Чьих
рук
работа?
Чья печаль,
терпеливо втыкая иголку,
пришивала жемчужины
к этому шелку?
Жемчужины
на желтом пламени роз,
подобные каплям
скорбных слез…
Чей талант,
продав себя за копейку,
растрачивался
на эту тюбетейку?
Но кто же в мире
достиг идеала?
Взгляни
на рисунок
позорче.
Минусов тут
не так уж мало,
хоть в целом он
не испорчен.
Какая-нибудь рисовальщица,
старая-старая,
вывела старый
иракский узор.
Рука у нее была
усталая,
усталая с давних пор.
Вышивальщица
расцветку составила наскоро:
фисташковый,
желтый,
капустный…
А молодежи сейчас
нравится красное.
И — чтоб не прозрачно,
а густо.
Стежка
местами груба,
негожа,
околыш заметно великоват,
верхушка излишне остра…
Но кто же,
кто же тут виноват?
Рисовальщица?
Разве ее не простишь?
Много детей,
бессчетно внуков…
Начала узор —
заплакал малыш:
бросай кисточку,
иди баюкай.
С вышивальщицы тоже
спросишь не очень.
Дел по хозяйству
невпроворот.
За шитье берется
поздней ночью,
когда
весь дом
уснет.
Обстирай всех,
накорми всех.
Завтрак,
обед,
ужин…
А со стежальщицы
и вовсе
спрашивать грех:
вчера
похоронила
мужа…
Помню —
мы были тогда мальчуганами —
на улице бродили
плечистые парни,
задорные,
форсистые,
чванные —
один другого шикарней.
На каждом
по нескольку
поясных платков,
расшитые тюбетейки
набекрень.
Стучат подковками
высоких каблуков,
усами пронзают
солнечный день.
Старики на таких
смотрели, млея:
«Ах, красавец!
Ой, молодец!
Такой на улаке
всех одолеет.
Узнать бы,
кто у него отец…»
Сегодня
у нас
мера иная.
Сто лет жизни
этому
рабочему парню!
Руки в мозолях,
глаза пылают…
Первый на нашем заводе ударник.
В нем и достоинство
и удальство.
Он с другом вступил
в соревнование.
Металл оживает в руках его,
ревет,
как лев
раненый.
Других
рабочих парней
вдохновив,
он их повел
за собою,
и был ликвидирован
в цехе прорыв,
и план перевыполнен
вдвое.
А слышали вы
про его жену?
А слышали вы
про его сестру?
Им тоже
почет по праву,
им тоже
плечи выпрямил труд,
дал
и силу
и славу.
На фабрике
первые
среди ткачих —
талантливые,
искусные…
Побольше бы нам
девчат таких,
побольше бы нам
парней таких,
множащих
мощь
индустрии.
Нет,
не торчащие в небо усы,
не тюбетейка,
что ярко расшита, —
основа достоинства и красы,
основа
славы джигита.
Достоинство в том,
чтоб жену свою —
Кундуз,
Хайри,
Халпош,
Зульфию
освободить
от тяжких забот,
лишающих сил,
вгоняющих в пот:
от стирки,
варки,
от целого ряда
пустых суеверий,
нелепых обрядов.