Покорно собрались.
Покрыта
была супа просторная ковром.
Какой-то старец,
утонув в подушках,
разглаживал усов
густое серебро.
Он что-то под нос
бормотал, считая.
Чалма его —
что аиста гнездо.
Он был святее самого Хидыра.
Халат его
блистал, сиял звездой.
Мы подошли
и приложили руки
к сведенным голодом,
запавшим животам.
Склонились, как велит приличье,
сказали неизбежное:
„Салам“.
Старик — судья.
Амин сидел с ним рядом.
Писец, мирза,
потрепанный на вид,
держал перо,
читал тетрадь большую,
вновь повторял
поток былых обид.
„О непокорные! —
судья промолвил гневно. —
Вы неспособны милости понять.
Добра не помнит
разве лишь собака,
а вам пора
добро амина знать.
Вы жаловаться вздумали?
Вы что же,
бесстыжими
глазами запаслись?
Или, забыв
святой закон Корана,
вы с подлыми гяурами сошлись?“
Как против сильных
будешь защищаться?
Мы с тем судьей,
бороться не могли.
И суд, начавшись
окриком суровым,
был кончен полной
описью земли.
Перо мирзы
проворно заскрипело.
Слова тяжелые
ложились в ленты строк.
В глазах амина,
будто бы печальных,
горела радость,
искрился восторг.
Так наши мазанки, земля
согласно акту
к амину перешли —
в счет сделанных им „благ“.
Гневны зрачки судьи,
они — печаль насилья,
и медную печать
судья кладет на акт.
О, если бы амин
взял дочь мою, обидой
и то б не так
вскипел, наверно, я!
И если бы втоптал
он в грязь лицо Хидыра,
всё ж не унизилась бы так
душа моя…
На той земле
я с той поры лет сорок
жил как батрак
Акбар-амина.
Так
посевы и дома
ушли в его владенья…
Вот
то,
что дал нам первый акт».
2
Едва Хайдар-чокки
начнет рассказ о новом,
усы вздымает смех,
дрожит от счастья голос,
подобно льву, он смел.
Смеется каждый волос
в курчавой бороде.
Как он помолодел!
Его лицо
ласкает ветер свежий,
а он стоит,
что тополь на ветру,
и начинает
радостную повесть
веселым голосом,
подобным пенью струн.
«Наш мир — как сад,
а голова людская
там самый ценный плод.
И что ни день,
дожди побед нам жажду утоляют,
и в каждом облачке
мы видим счастья тень.
Тот золотистый луг
на склоне горном —
в нем жизнь моя
и родина моя.
Там нежный ветер,
что ни утро, веет
и влагу на поля
приносит Сырдарья.
Там дом стоит,
построенный на диво.
Плодовый сад раскинут —
сущий рай.
Там яблони цветут,
гранат и слива.
Плодами разными богат
колхозный край.
Вон зданий ряд
воздвигнутых недавно,
как улица, гляди,
пряма и широка!
Вон школа,
почта,
банк,
больница
и клуб наш —
гордость кишлака.
На запад до реки
легла земля колхоза,
раскинулась к востоку
до хребтов.
А вон тот хауз
и супа, с которой
осыпала нас жизнь
дождем цветов.
На той супе
нам новый акт вручили
на вечное владение
землей.
Всё наше здесь:
вода, поля и солнце —
зажиточной теперь
живем семьей».
Хайдар-чокки,
забывши про усталость,
спешит о счастье новом
рассказать.
Он улыбается,
его волнует радость,
и, точно звезды,
светятся глаза.
И точно хлопок
борода седая,
и губы —
как тюльпана лепестки.
«Для счастья мы живем,
работаем для счастья,
и счастливы юнцы и старики.