(«Песня об убитом комиссаре»)
Только теперь поэтическое ремесло дается ему труднее (не побоимся этого слова!), чем прежде, ибо со зрелостью к поэту пришла строгость и взыскательность. «„Вытащить“ из себя стихотворение в том самом виде, в котором ты его почувствовал, — трудно, — писал Уткин. — Гораздо легче ходить вокруг да около по эффектной „своей“ дороге».[23]
Легкая «эффектная» дорога навсегда осталась позади пройденного поэтом пути. «Звенящие волны», «бравурность нежного оркестра» и «золотая клавиатура» — все эти и им подобные цветистые вычурности ушли в невозвратное прошлое. Зато за простейшим, незамысловатым стихотворением подчас стоит более десятка черновиков. Такая требовательность к себе Уткина связана была и с его непрестанными размышлениями о судьбах поэзии вообще и лирики — в частности. Главными темами всех его публичных выступлений были: природа лирической поэзии и ее назначение, честность, бескомпромиссность и абсолютная искренность художника; нерасторжимая связь лирики и этики и т. п. Полемически заострив свою мысль, Уткин высказался однажды: «Человек, чуждый лиризма, — общественно опасный человек… Лирика — борьба за run человека». [24]
Борьба за лирику (именно в том правильном смысле, в каком — понимал ее Уткни) была делом нелегким и после ликвидации РАППа, в середине и конце 30-х годов. В литературе заметно ощущалась тенденция к иллюстративности, парадности и бесконфликтности. В этих условиях судьба Уткина продолжала складываться неудачно.
Все эти обстоятельства не могли не сказаться на творчестве поэта первой половины 30-х годов. С горечью говорит он о том, что критика его «не понимала сроду» («Охота на уток»); что мало кому дела «до такой захолустной глуши», как душа человеческая («Оправдание»); что не раз приходилось ему умирать «от смертельного раненья в область сердца и души» и порою просто хотелось сесть в поезд и унестись «подальше» из-под «огня» непонимания и недоброжелательства («Из окна вагона», «Кассир»).
Не о себе, не о перипетиях собственной внутренней жизни писал здесь Уткин, а об отстаиваемом праве поэта на художественное познание современности средствами лирики.
Не становясь при этом в позу несправедливо обиженного, поэт понимал главное: звучание его «честной строки» помогает людям жить, а значит, надо бороться за сохранение искренности, подлинности поэзии, вопреки узким теориям и «установкам». Интересно в этом отношении стихотворение «Поэту» (1939). Притворившись, что он пересматривает собственное творчество (в котором, еще по мнению критики 20-х годов, поэт слишком рано заговорил о седине и грусти), Уткин иронически «утверждает» необходимость нравственной и творческой «перестройки»:
Быть самим собой, писать правду — к этому взывало стихотворение, этому подчинялось все творчество Уткина 30-х годов. Мы не найдем в зрелой поэзии Уткина каких-либо следов приспособления К догматическим «теориям», попыток механически сочетать «личное» с «общественным», компромиссов с собственной совестью.
Лирический герой зрелой поэзии Уткина — это не прежний жизнерадостный юноша, выглядевший порою несколько самодовольным в любовании своей неуемной бодростью и собственным духовным возмужанием. Это — сдержанный и скромный в выражении чувств человек. Но сами чувства его, равно как и глубоко человечная суть, остались неизменными. По-прежнему всем сердцем любит он родину, ее природу, которая теперь чаще видится поэту не в бронзово-золотистом цвете, а в прозрачно-осенних, больше же всего — снежно-белых, зимних пейзажах («Осень», «Память», «Лыжни», «Утро», «Первый снег», «На деревья и на зданья…» и другие). В стихотворении «Тройка», навеянном пушкинскими «Бесами» и «Зимней дорогой», картина русской природы, переданная красками народной песни, превратилась в апофеоз Родины, горячо любимой поэтом и непреодолимо и неустрашимо устремленной в будущее: