4. «Ямбы, любовь, безделье…»
Ямбы, любовь, безделье…
Ямбы, безделье, лень…
Ярмарочной канителью
Долгий исходит день…
Знаю, другие года
Мне испытать дано,
Пьяной стала вода,
Трезвым стало вино.
Я не зажмурю глаз,
Не отступлю назад.
Я принимаю вас,
Годы труда и утрат.
Вот уже соль слегка
Мне порошит висок,
Вот уже знает щека
Времени коготок…
Но не забуду, нет,
Праздность, твое вино!
И через столько лет
В голову бьет оно.
И окрыляет стих,
Слову дает полет…
И на губах моих
Юности легкий мед:
Ямбы, любовь, безделье…
Ямбы, безделье, лень…
Ярмарочной канителью
Долгий исходит день…
5. «Утреет. Морозный рассвет…»
Утреет. Морозный рассвет.
И ночь пополам раскололась.
И трезвых и будничных лет
Я слышу насмешливый голос:
«Придет же нелепая дурь
В пустую башку тунеядца
В эпоху сражений и бурь
За праздной темой погнаться!»
Ну, что ж! Справедливый упрек.
Все это излишние бредни.
Суров мой издатель и цензор мой строг:
Простимся, подруга, в последний.
Миртуть
Трещит цикад немолчный хор,
Жара и звездный мрак кругом.
Где к морю сходят цепи гор,
Высоко на горе наш дом.
Волна под берегом кипит,
Шакал у берега кричит.
Томлюсь на жаркой простыне
И знаю, снова не уснуть.
Приснись хотя сегодня мне,
Моя зеленая Миртуть,
Моя озерная страна,
Соседка ладожских болот,
Где влагой ночь напоена.
Неслышной влагой сладких вод.
Повей болотною дремой,
Пахни ночною тишиной,
Молчаньем слух мой оглуши,
В сухие ноздри подыши.
Спешу. Еще не рассвело,
А впереди совсем светло.
Встают туманные луга.
Бегут речные берега,
Блестит дорога вдалеке,
Пикеты ходят по реке.
Колючки, изгородь, блиндаж
И красный пограничный страж.
А через речку, у куста
Финляндцев белая мета.
Граница! Что мне до нее?
Сюжет сражений и поэм,
Ее простое бытие
Отныне сделалось ничем:
Пускай уходит на восток —
Мой дальний путь на север лег.
Налево луг, направо бор,
Зеленый вход в страну озер,
Где гладью вод отражена,
Склоняет бледный серп луна.
По горло полные воды,
Стоят глубокие пруды,
Как будто некий великан
Здесь ведра влаги расплескал,
И вот озерами легли
Они по бархату земли.
И от березовых перил
Ты можешь видеть, наклонясь, —
Струят ключи сквозь мутный ил
Подземных вод живую связь.
Но вдоль березовых досок
Через обструганный мосток
Спешу поспешно перейти:
С водою мне не по пути.
Так вот куда меня влекло
От ночи жаркой и враждебной!
Глядит в сосновое окно
Миртуть чухонскою деревней.
Цветет меж соснами заря,
Ползет туман по перелескам,
И ветер ладожских прохлад
Меня поит дыханьем резким.
А там, в окошке, карий глаз
Меня завидел по дороге,
И ножки резвые стучат
Уже по лестнице убогой.
Светловолосый, смуглый, тонкий
Сбегает молнией с крыльца, —
Я узнаю в чертах ребенка
Движенье моего лица.
И он навстречу мне идет,
И именем меня зовет,
Которого нежнее нет,
Хоть обойди ты целый свет.
Встреча
То утро бежало в обычном ряду,
По улицам утро спешило
Пружину часов развернуть на ходу,
Чтоб ночь ее снова скрутила.
Застегнуто было пальто на груди,
Застегнута грудь на замок и цепочку.
Вдруг голос гортанный: «тайр идиш кинд[96]
Дай что-нибудь нищей, еврейская дочка».
Из груды тряпья на меня глядит он,
Старушечий хитрый и ласковый лик,
И глаз деловитый, и нос крючковатый,
И с гладкими крыльями черный парик.
И желтая старческая рука
Берет меня за рукав,
И слова непонятного языка
За сердце берут, зазвучав.
И я останавливаюсь на ходу,
Хоть знаю — нельзя, нельзя,
И жалкую мелочь ей в руку кладу
И жадное сердце — в глаза.
— Старуха, как в этой толпе чужих
Меня ты узнала, полуслепая?
Ведь мне не понять бормотаний твоих,
Ведь я же такая, как те, они, —
Сухая, чужая, чужая.
— Есть, доченька, верные знаки у нас,
Нельзя ошибиться никак.
У девушек наших печальный глаз,
Ленивый и томный шаг.
И смеются они не так, как те, —
Открыто в своей простоте, —
Но как луна из-за туч блестит,
Так горе в улыбке у них сидит.
И пусть ты забыла веру и род,
А ид из иммер а ид[97]
Еврейская кровь наша в жилах поет,
Твоим языком говорит.
То утро бежало в обычном ряду,
По улицам утро спешило
Пружину часов развернуть на ходу,
Чтоб ночь ее снова скрутила.