Начну заветную мою
О сердца темных бреднях.
Тебе, тебе я отдаю
Кольцо стихов последних.
Тебе, мой друг, оно твое
По всем любви канонам,
Хоть хлеб, и счастье, и жилье
Делить не суждено нам.
Хоть обручального кольца
Тебе я не дарила,
Хочу до смертного конца
Твоей остаться милой.
Смыкает время тесный круг.
Не будут трубы петь вокруг,
Мы не были в героях.
Но время мужества, мой друг,
Пришло для нас обоих.
Домик в городе Пушкине
В этом домике у парка
Северным коротким летом,
В год, когда война пылала,
Жили русские поэты.
День был посвящен работе,
Вечер — тихим разговорам,
Словно в дальний путь куда-то
Плыли мы спокойным морем.
Но на переломе ночи
Радио врывалось в уши,
Выли города и страны:
«SOS! Спасите наши души!»
А потом мы расходились
По кабинам личных странствий,
Каждый, каждый сам с собою,
С жизнью, с совестью, с пространством.
Только в сквере на скамейке
Мальчик бронзовый ночами
Слушал ночь и видел — небо
Режут острыми мечами.
И, сойдясь наутро к чаю
В светлой комнате балконной,
Каждый день мы находили
Карту мира измененной.
Правдивая история доктора Фейгина
Дело было в панской Польше.
— Что о ней сказать? —
Рассказать бы можно больше,
Трудно промолчать.
В городке вблизи границы
— Что сказать о нем? —
Доктор Фейгин был в больнице
Городским врачом.
Невысокий, близорукий,
Тихий, как свеча.
Золотые были руки
У того врача.
От парши, чахотки, грыжи
И от бед иных
Даже лучше, чем в Париже,
Он спасал больных.
И к нему со всей округи
— Что сказать о ней? —
Шли лечить свои недуги
Хлоп, русин, еврей.
Он не брал высокой платы,
Он лечил их так.
Не ходил к нему богатый,
А ходил бедняк.
И детей к нему носили
С четырех сторон,
Без различия фамилий,
Отчеств и имен.
До Варшавы слух домчался.
Слух прошел о нем,
И разгневалось начальство
С золотым шитьем.
В белых пальцах трубка пляшет:
— Вам, Панове, стыд!
Неужель больницей вашей
Управляет жид?! —
Уж «Газета» дышит страстью:
«Доктор наш еврей!
Может, режет он на части
Маленьких детей?!
Он, потомок ста раввинов,
Он, собачья кровь,
Виноват, что хлоп с русином
Ходят без штанов!»
Пред лицом таких событий
Пишет магистрат:
«Вы уволены. Лечите
Ваших жиденят!»
— Не уйду, пока коллеге
Я не сдам больных, —
Перерыв в леченье вреден
Для здоровья их.
Если я еврейской крови,
В чем вина людей?! —
Но недолго прекословил
Маленький еврей.
Это все в тысячелетьях
Было много раз.
Только звезды мрачно светят,
Звезды темных глаз.
* * *
Вот в больнице новый доктор —
Пан Тадеуш Кржиш.
Но больных не видно что-то,
Их не приманишь.
А у фейгинской квартиры
С самого утра
Ждут кафтаны в старых дырах,
Ноги в волдырях.
И несут со всех местечек
Матери детей.
Касек, Стасей, Ривок лечит
Маленький еврей.
До Варшавы слух промчался,
Слух прошел о нем,
И разгневалось начальство
С золотым шитьем.
И приводят шесть жандармов
Фейгина на суд.
Смотрят люди с тротуаров,
Как его ведут.
— Доктор, вам единоверцев
Велено лечить.
Вы приказы министерства
Смели преступить! —
Отвечает огорченно
Маленький еврей:
— Не нарушил я закона
Совести своей.
Если мучаются люди,
Если плачет мать, —
Неужель, Панове судьи,
Мог я отказать? —
И судья ответил четко
На его слова:
— Пусть обсудит за решеткой
Жид свои права. —
Доставляют вслед за этим
Доктора в тюрьму,
И тоска тысячелетий
Входит вслед ему.
* * *
Долго ль, коротко ль, но смене
Все обречено, —
Государства, словно тени,
Падают на дно.
Над Варшавой гром промчался,
Орудийный гром,
И бежит, бежит начальство
С золотым шитьем.
Удирает на машине
Пан Тадеуш Кржиш,
Ну, а хлопам и русинам
Как бежать велишь?
Но быстрее самых быстрых,
Всех опередив.
Мародером и убийцей
В город входит тиф.
Страх ломает все засовы
Под покровом тьмы.
И выходит уголовный
Фейгин из тюрьмы.
Городок в ночи таится,
Мрак и тишь кругом,
Но ведет его в больницу
Память о былом.
Переполнены палаты,
Люди на полу,
Перевязок ждут солдаты
На вещах в углу.