«Мы сами жизнь свою решали…»
Мы сами жизнь свою решали —
В тот день на чашах бытия,
Как на больших весах, лежали
Две близких жизни и моя.
Я в чашу жалость положила,
Чтоб легкий маятник взлетел,
И как открытую могилу
Бесславный приняла удел.
18 августа 1941 года
Простимся надолго, мой город родной.
Так горько тебя мне оставить…
Не мне быть с тобою в страде боевой,
Не мне разделить твою славу.
Я глаз от тебя отвести не могла.
(Наутро мы дом покидали).
Легла на проспекты прозрачная мгла,
И в дымке сквозили каналы.
По черной Фонтанке мой шаг прозвенел,
Последний… в ту грозную осень.
Аэростат загражденья висел
Над спящею улицей Росси.
Но не было жаль мне в ту ночь ничего,
С чем связано прошлое счастье:
Мой город любимый, труднее всего
Мне было с тобою расстаться.
«Я полюбила цвет московской ночи…»
Я полюбила цвет московской ночи,
Тьму переулков, улиц полумрак,
Ее громад опущенные очи —
Единой думы затаенный знак, —
Ее салютов краткие мгновенья.
Когда глазам является Москва,
Как за безмолвной подготовкой мщенья
Слепительная вспышка торжества.
Лахденпохья
Куковала кукушка холодной весной
В городочке над Ладожским морем.
Шли солдаты на плац, ветер сыпал крупой
На березки в зеленом уборе.
«Ах, кукушка, кукушечка, сколько мне жить?
Прокукуй столько раз, если знаешь, скажи!»
Но лишь ветер свистел у вершины скалы…
Это было в конце той холодной весны,
Это было за десять деньков до войны.
«Здравствуй, город, навеки любимый…»
Здравствуй, город, навеки любимый,
Старый друг, в боевой одежде!
Опаленный, непобедимый,
Ты еще прекрасней, чем прежде.
Весь прострелянный, гордый, суровый,
Ты стоишь, овеянный славой,
Озаренный величием новым, —
Даже раны твои величавы.
Я гляжу в исхудалые лица,
В их морщины и синие тени,
Я читаю отваги страницы
И страницы тяжелых лишений.
Вижу крепость и шпиль меж мостами,
Неву, словно ленту медали…
Героинями девочки стали,
Наши мальчики стали мужами!
Словно надвое жизнь раскололась…
Стала грусть моя вдруг невесома.
И поет мне ликующий голос:
«Ты ведь дома, родная, ты дома!»
«Не знаю, где, в каком краю…»
Не знаю, где, в каком краю
Тебя искать, сынок.
И где ты голову свою
Приклонишь на часок.
Ушла война к домам чужим,
К долинам чуждых рек. —
Где твоего привала дым?
Солдатский где ночлег?
Пошлю я песню за тобой, —
Пускай она плывет.
Пускай тебя, в краю чужом, —
По-русски позовет.
Как в сказке
Сестрой Аленушкой с тобою рядом
Проходит родина в чужом краю.
Она глядит тревожным зорким взглядом,
Оберегая голову твою.
И если жаждой горло истомится,
Припомни там, на дальнем берегу:
«Не пей, Иванушка, из козьего копытца…»
Будь осторожен. И не верь врагу.
«Скатерть белоснежную выну из комода…»
Скатерть белоснежную выну из комода.
Сын не ел на скатерти все четыре года.
Котелок походный, кухня полевая,
Скатерть расстилала мать-земля сырая.
Мать-земля сырая, скатерть в росном кружеве…
Приходила смерть к нему запросто поужинать.
Кровельщики
Просыпаюсь утром рано.
Или это все во сне?
Милый город из тумана
Снова смотрит в очи мне.
Молотки стучат на крыше,
На дырявой, на сквозной.
Это кровельщики, слышу,
Ходят в небе надо мной.
Легкой поступью отважных
На разбитых кирпичах
Ходят девушки в бумажных
Толстых стеганых штанах.
Там, на каменной верхушке
Прочно в мире утвердясь,
Держит кровельщик подружку
За тугую перевязь.
И ложится аккуратно
Лист железный за листом
На пробитый многократно
Ленинградский старый дом.
Так, пройдя года блокады,
Видя правды торжество,
Лечат раны Ленинграда
Дочки младшие его.
Ловким их рукам покорен,
Внемля звонким голосам,
Старый дом, хлебнувший горя,
Молодеет по часам.
Дети
Они из переулка
Выходят на прогулку
На набережную Невы,
Где дом с колоннами и львы.
Идут попарно, щебеча,
Ногами шаркая, стуча.
День солнечный, морозный,
Румянит лица воздух.
А над Невою синь небес,
А за Невой — лебедок лес,
Стук молотков и лязг вдали —
На верфях строят корабли.
Кругом такая красота,
Кругом такая высота!
Мы рвемся в завтра из вчера,
А малышам гулять пора.
Их мешковатые пальто
На рост: длинней и шире.
Пускай растут. Пусть им никто
Не угрожает в мире.