По берегам реки забвенья,
Где краскам жизни места нет,
Проходишь ты мгновенной тенью,
Чуть видной тенью прошлых лет.
А ты любила радость жизни,
Восторга творческого боль,
Улыбку сына, дом в отчизне
И крепкой галльской шутки соль.
А ты жила, как по ошибке —
Жила не так, не с тем, не там —
И доброту твоей улыбки
Я вспоминаю по ночам.
Как быстро ты перелистала
Всей жизни пеструю тетрадь!..
И я должна была — я знала —
Тебя за руку удержать.
«В чем признак нового?..»
В чем признак нового? Ужели
Лишь в том, что вместо молотка
Комбайном горным в подземелье
Владеет мастера рука?
Нет! Нового не в этом признак,
А в том, что новый человек,
Владеющий теченьем жизни,
Меняющий теченье рек,
Сам осознал свое призванье
И, времени поняв закон,
В могучем счастье созиданья
Сам ускоряет бег времен.
«А может быть — заснешь…»
А может быть — заснешь…
И молодость приснится:
И полетишь, как птица, —
Как хорошо! Ну что ж…
А может быть, — уснешь
И страшное приснится:
Измученные лица
Друзей умерших… Что ж.
А может быть — уснется
И будет сон твой тих.
И на губах твоих,
Как будто из колодца
Ты этой ночью, всласть,
Водою напилась.
Весенняя сюита
Быть может, одному лишь Гайдну снилось,
Как дирижировал весеннею сюитой
Маэстро дятел под горой, в овраге,
Где розовые гибкие ракиты
С немым поклоном над ручьем склонились.
Как зяблики отделывали трели!
А как щеглята щелкали и пели,
И чмокали, не хуже соловья,
И разливались лютней тонкострунной!
А море было за ближайшей дюной.
Еще замерзшее, оно блестело,
Переливаясь голубым и белым,
Звенели иволги то в очередь, то сразу,
Дрозд мелодично тренькал на суку,
Кукушка, терпеливо выждав паузу,
Вставляла низким голосом: «Ку-ку!»,
Какая-то непризнанная птаха,
Не принятая, видимо, в ансамбль,
Издалека уныло, но без страха,
Чирикала четырехстопный ямб.
A утро было полным света
И нежных молодых ветвей,
И, падая с обрыва, в знак привета
В ладоши хлопал молодой ручей.
Внуку
О тех годах борьбы упорной
С врагами, с голодом, с нуждой, —
Как о странице самой черной
Не думай с грустью, мальчик мой!
Но помни с нежностью глубокой
О людях баснословных лет,
Переносивших труд жестокий
Во имя будущих побед.
Как я жалею, что по лени,
По равнодушью, может быть,
Черты тех первых поколений
Я не сумела закрепить,
Когда стихия вся бурлила,
Возмущена, потрясена,
И чистый жемчуг выносила
Из глубины людской волна.
«Мне снилось, прожила я жизнь свою…»
Мне снилось, прожила я жизнь свою,
И часть ее украли годы-воры.
Я знала радости и знала горе, —
И проходила, будто, на краю.
И мысль, живая мысль, во мне кипела,
Но я узнала — страшный суд невежд.
И горечи загубленных надежд
Испила досыта, и сердце омертвело.
Но я живу. И с каждою весной,
Как будто прозябая, из-под снега
Жизнь, как зерно, дает росток живой, —
И строками владеет моя нега.
Акварель
Е.П. Якуниной
Вот предо мною ваша акварель:
Ампирный дом горит под летним солнцем,
И дерево приподняло панель,
Шатром склонясь над слуховым оконцем.
Ему сто лет. Коричневой пыльцой
Играет свет в его соцветьях редких,
И словно пчел кружится желтый рой
Над каждой растопыренною веткой.
Как хорошо! И дальний образ ваш,
Художница, встает в воображенье:
Мансардное окно. Седьмой этаж.
Вы дома. Пыльный Ленинград без тени.
Серебряные косы на виске.
Взгляд из-под век, внимательный и чистый,
И в сильной подагрической руке
Три веером распахнутые кисти.
«Если верный твой друг…»
Если верный твой друг,
О котором ты так тосковала
И кого ты увидела снова,
Скажет вдруг
Тебе злое, обидное слово, —
Не сердись на него.
Это все ничего.
Вспомни черные ночи его.
Если искра, которую ты
Превращала в домашнее пламя,
Разольется внезапным пожаром,
Не скажи — это гибель мечты!
И друзья, и сыны —
Все учились тяжелому делу войны,
И победа далась им не даром.
Не сердись на него,
Это все ничего!
Вспомни черные годы его.
Поэту
Вот каким ты стал, мой милый:
Равнодушным, серым, злым.
А ведь я с тобой дружила —
С дерзким, смелым, молодым.
Ведь заслушивались люди
Ярких выдумок твоих,
А теперь — кого разбудит
Монотонный, вялый стих?