Тарту
Мне было двадцать пять, когда впервые
Увидела я гору Тоомамягги,
Разрушенный собор, библиотеку,
Разбросанные среди лип столетних
В густых аллеях здания старинных клиник,
И воздух твой вдохнула, полный влаги
Озер окрестных и смолы сосновой.
Я о тебе давно уже слыхала, —
С далеких пор к тебе тянулась юность.
Ливонскими Афинами прозвали
Тебя поэты в Пушкинское время
За то, что ты соединял ученость,
И тихий труд, и шумные досуги,
За то, что здесь свой круг водили музы.
Сюда Жуковский улетал мечтою,
Здесь пламенные песни пел Языков
И Абовян задумчивый учился,
Охваченный возвышенной заботой
О тяжких ранах матери-отчизны.
Здесь русского создатель гуманизма,
Великий Пирогов, в тиши работал.
И что он, быть может, клятву создал, —
Ее и я с волненьем повторила:
«Клянусь всегда во всем служить народу
И продолжать учиться, не скрывая
Того, чего достигну я в науке,
И зависти не знать к чужой работе,
И говорить всегда открыто правду!»
То было на втором десятке века.
Немало нас пришло к тебе в науку,
Наставник-город, арсенал познаний!
Ты Дерптом был для нас, и Дерпт, и Юрьев,
Но долго оставалось неизвестным
Твое большое, подлинное имя,
Эстонским данное тебе народом.
Где вы, друзья, товарищи былые?
Я ваши имена встречала в книгах, —
Свою вы верно выполняли клятву.
А ты, веселая с печальными глазами,
Делившая со мной и труд, и отдых,
Ты микроскоп сменила на винтовку,
В бою с фашистами, в Варшавском гетто
Сражалась, пала ты, как честный воин.
И вот, опять, я возвратилась в Тарту,
Вдохнула снова запах, полный влаги
Озер окрестных и смолы сосновой,
С горы на даль зеленую взглянула,
Под липами задумалась глубоко.
Круг завершен, и повторяю вновь
Забытую, старинную присягу:
«Служить народу и стоять за правду!»
Ранней весной на Неве
Туман. И Петропавловская крепость
Едва маячит в сумраке дневном.
Волшебная приходит полуслепость
Декабрьским влажным, теплым днем.
Молоденькие клены, стоя в парах,
Все ветви устремили в высоту.
Чуть светится зелененький фонарик
Там, на горбатом Кировском мосту.
Бродить бы так до ночи по тропинке
Вдоль Академии над вздыбленной Невой,
Но отсырели тонкие ботинки.
Пора домой.
Брату
Я оттепели ленинградской
Люблю внезапную капель,
Как будто к декабрю апрель
Пришел поговорить по-братски
И напроказил…
Так и ты
Смягчаешь зим моих суровость
И вносишь в комнату, как новость,
Мимозы желтые цветы.
Сверстнице
Как прожить без любви, дорогая,
Без любви столько лет?
На ладони твоей я читаю
Улетевшего прошлого след.
Есть глаза голубые
У беспечных, как дети, людей,
Есть и косы седые,
Наших кос, дорогая, седей.
Но испытанный в древних ремеслах
Весельчак Фигаро
Цвет ореха вернет нашим косам —
Это сделать не так уж хитро.
Ты не хочешь подделывать чувство?
Так отвергни его!
Преврати прожитое в искусство
И мастерство.
Праздник песни в Эльве
Зал зеленый без ограды
Был открыт со всех сторон.
Склон горы служил эстрадой,
Крышей — серый небосклон.
Как ручьи сбегают к морю,
Как тропинки с гор — к шоссе.
Шел на праздник целый город,
От детей до дедов, все.
Реют флаги, блещут трубы…
Смех и гомон голосов…
Сколько синих, красных юбок,
Сколько белых рукавов.
Стало тихо, и докладчик
Праздник песенный открыл.
Дождик маленький украдкой
Между тем заморосил.
Дождь окончился с докладом.
Детский выстроился хор.
Мы с тобой сидели рядом.
Вышла туча из-за гор.
Сельский регент руку подпил.
Зашумел над ливнем лес.
Песни вырвалась свободно
И взлетела до небес.
Так тревожно, беспокойно
Пели голоса детей:
«А нужны ли русским войны?
Вы спросите матерей!»
Мы про ливень позабыли.
Не стирая слез с лица,
Мы ладони все отбили,
Аплодируя певцам.
Оглянулись: не одни мы
Говорили: «Подождем!» —
Песню мира пели с ними
Десять тысяч под дождем!
«Напудрены снегами все деревья…»
Напудрены снегами все деревья,
Как будто восемнадцатого века
Опять пришли на землю времена.
Окончились печальные кочевья,
И вечно-ищущего человека
Сверхатомная разнесла война.
Нет, это лишь последствия метели,
Февральской вьюги над страной карельской.
Нам жить и жить еще года…
И никому еще не надоели
Ни прелести спокойной жизни сельской,
Ни хищнее гиганты города.
Мы ляжем спать спокойно, безмятежно,
Проснемся утром, в светлый день веселый,
В день гибели грядущей неизбежной,
Среди развалин, в мире катастроф.
Увидим жизнь бессмысленной и голой,
И не услышим ни людей, ни строф.