2. «Мы ссорились, как парочка влюбленных…»
Мы ссорились, как парочка влюбленных.
Мирились, словно муж с женой.
Мы не считали встреч уединенных,
И буря проходила стороной.
Делились мыслями, хоть и не часто.
Не угадала я, а ты не знал
Тот час печальный, незабвенный час тот,
Как на руках моих ты умирал…
Нам больше никогда уже не спорить
И не мириться никогда.
Ты прав, ты прав! И, уступая горю,
С тобой я согласилась навсегда.
3. Три месяца
Ты был моей юностью. Ты сохранил её.
Меня по фамилии ты называл,
То школьное, детское, прежнее, милое,
Как маминой карточки строгий овал.
Ты был моей юностью. Жили мы рядышком.
Как жаль, что не дожили так до конца.
И я походила на папину бабушку…
А ты — на маминого отца.
Ты был моей юностью, Шурочка, Сашенька!
Не знаю я, как мне тебя называть?
Ты был воплощением счастия нашего.
Теперь я не знаю, как жить мне опять.
4. «Мне жаль, что нет тебя, что не могу…»
Мне жаль, что нет тебя, что не могу
С тобою новой мыслью поделиться,
Что, если лицемерю или лгу,
Ты на меня не будешь молча злиться.
К обеду я тебя не позвала,
Не побраню в сердцах за опозданье…
Придешь, безмолвно станешь у стола…
На вечное ты обречен изгнанье.
Во Францию тебя не позову,
Не покажу любимого Парижа.
Любимых мест тебе не покажу,
Как их глазами сердца вижу.
В Эстонии, на том клочке земли,
Где нам по сердцу люди и природа,
Где наши внуки мирно подросли,
Я проведу последних два-три года.
Вот комната твоя и твой балкон,
Кругом обвитый виноградом диким.
Полуденный к тебе спускался сон,
Когда из сада пахло земляникой.
Ты не сказал мне утром: «Посмотри,
Открылась розовая георгина,
Красотка — цвета молодой зари».
И я кивну тебе. А ты уж минул.
Никто еще в тот год не написал
Из твоего оконца, поздним летом —
На том высоком берегу леса,
Извив реки, зеленый луг на этом.
Вот дятел красноштанный на сосне
Стучит, работает неутомимо.
Как и тебе, уснуть бы так и мне,
А жизнь в цвету пускай проходит мимо.
5. «Я забываю. К счастью человека…»
Я забываю. К счастью человека,
Ему забвенье горечи дано.
Но горькой боли женское зерно
Живет в земле до окончанья века.
Вот предо мной твоя библиотека,
Ищу я книгу в ней уже давно.
Расположенье книг ты знал. Оно
Мне неизвестно. Я теперь калека.
В зажившей ране повернулся нож.
Той книги ты теперь мне не найдешь,
Не попрошу тебя: «Иди, иди!»
Настала нашей общей жизни точка.
По-русски говорят: жди из кусточка,
А из песочка, милая, не жди…
«Кто ты, читатель? Век, могучий шквал…»
Кто ты, читатель? Век, могучий шквал,
Унес всех тех, кто жил со мною рядом,
Тех, кто любил меня иль порицал,
Критическим сопровождая взглядом.
Задумается над моей строкой
Горячая, колючая девчонка.
И даже критик, слишком молодой,
С иронией меня отметит тонкой.
А жизнь идет. Ей — ни добра, ни зла…
Мы даже с нею не были в разладе.
И все же — я недаром прожила:
На дне останусь тоненькой тетради.
Ольге Берггольц
Помню девочку с тугими косами,
С тоненькой тетрадкою стихов…
Старших вы не мучили вопросами,
В жизнь вступили, веря пенью строф.
Были вы заставою воспитаны
И страной Советов взвращены,
Правдой и неправдою испытаны…
Но девичьи виделись вам сны.
И любили вы парней отчаянных.
И детей хотели вы от них.
Но судьба их до смерти замаяла.
Все прошло. Остался горький стих.
На Урале, в зиму запоздавшую,
Прорываясь через лед и тлен.
Прозвучал нам силой небывалою
Голос ваш из ленинградских стен.
Трудной мерой ваша жизнь измерена.
Не сбылись девические сны.
Но любовь родной страны вам вверена,
И земные звезды нам даны.
Оленька, рожденная в метелицу,
Русской сказкой стали вы для нас:
«Ступит — горе под ногами стелется,
Молвит слово — выронит алмаз».
«Все неустойчиво, все неверно…»
Все неустойчиво, все неверно…
Но ведь и я не иная.
Друг, за тебя подержаться хочу,
Ты — только персть земная.
Медленно, медленно падал занавес,
Но ведь и он не нужен.
Что облака меж собою связывает? —
Ведь и они не дружны…
Будем делать вид по-прежнему,
Детям не надо знанья.
Пусть же отчаянье будет последним
Классом в школе познанья.