Выбрать главу
Шипы на подковах у ней повернул, вскочил и был таков. Но вышел и молвил полковничий сын, что разведчиков водит отряд: «Неужели никто из моих молодцов не укажет, где конокрад?» И Мохаммед Хан, Рисальдара сын, вышел вперед и сказал: «Кто знает ночного тумана путь, знает его привал. Проскачет он в сумерки Абазай, в Бонаире он встретит рассвет И должен проехать близ форта Букло, другого пути ему нет. И если помчишься ты в форт Букло летящей птицы быстрей, То с помощью Божьей нагонишь его до входа в ущелье Джагей. Но если он минул ущелье Джагей, скорей поверни назад: Опасна там каждая пядь земли, там Камала люди кишат. Там справа скала и слева скала, терновник и груды песка… Услышишь, как щелкнет затвор ружья, но нигде не увидишь стрелка». И взял полковничий сын коня, вороного коня своего: Словно колокол рот, ад в груди его бьет, крепче виселиц шея его. Полковничий сын примчался в форт, там зовут его на обед, Но кто вора с границы задумал догнать, тому отдыхать не след. Скорей на коня и от форта прочь, летящей птицы быстрей, Пока не завидел кобылы отца у входа в ущелье Джагей, Пока не завидел кобылы отца, и Камал на ней скакал… И чуть различил ее глаз белок, он взял и курок нажал. Он выстрелил раз, и выстрелил два, и свистнула пуля в кусты… «По-солдатски стреляешь, — Камал сказал, — покажи, как ездишь ты». Из конца в конец по ущелью Джагей стая демонов пыли взвилась, Вороной летел как южный олень, но кобыла как серна неслась. Вороной закусил зубами мундштук, вороной дышал тяжелей, Но кобыла играла легкой уздой, как красотка перчаткой своей. Вот справа скала и слева скала, терновник и груды песка… И трижды щелкнул затвор ружья, но нигде он не видел стрелка. Юный месяц они прогнали с небес, зорю выстукал стук копыт, Вороной несется как раненый бык, а кобыла как лань летит. Вороной споткнулся о груду камней и скатился в горный поток, А Камал кобылу сдержал свою и наезднику встать помог. И он вышиб из рук у него пистолет: здесь не место было борьбе. «Слишком долго, — он крикнул, — ты ехал за мной, слишком милостив был я к тебе. Здесь на двадцать миль не сыскать скалы, ты здесь пня бы найти не сумел, Где, припав на колено, тебя бы не ждал стрелок с ружьем на прицел. Если б руку с поводьями поднял я, если б я опустил ее вдруг, Быстроногих шакалов сегодня в ночь пировал бы веселый круг. Если б голову я захотел поднять и ее наклонил чуть-чуть, Этот коршун несытый наелся бы так, что не мог бы крылом взмахнуть». Легко ответил полковничий сын: «Добро кормить зверей, Но ты рассчитай, что стоит обед, прежде чем звать гостей. И если тысяча сабель придут, чтоб взять мои кости назад, Пожалуй, цены за шакалий обед не сможет платить конокрад; Их кони вытопчут хлеб на корню, зерно солдатам пойдет, Сначала вспыхнет соломенный кров, а после вырежут скот. Что ж, если тебе нипочем цена, а братьям на жратву спрос — Шакал и собака отродье одно, — зови же шакалов, пес. Но если цена для тебя высока — людьми, и зерном, и скотом, — Верни мне сперва кобылу отца, дорогу мы сыщем потом». Камал вцепился в него рукой и посмотрел в упор. «Ни слова о псах, — промолвил он, — здесь волка с волком спор. Пусть будет тогда мне падаль еда, коль причиню тебе вред, И самую смерть перешутишь ты, тебе преграды нет». Легко ответил полковничий сын: «Честь рода я храню, Отец мой дарит кобылу тебе — ездок под стать коню». Кобыла уткнулась хозяину в грудь и тихо ласкалась к нему. «Нас двое могучих, — Камал сказал, — но она верна одному… Так пусть конокрада уносит дар, поводья мои с бирюзой, И стремя мое в серебре, и седло, и чепрак узорчатый мой». Полковничий сын схватил пистолет и Камалу подал вдруг: «Ты отнял один у врага, — он сказал, — вот этот дает тебе друг». Камал ответил: «Дар за дар и кровь за кровь возьму, Отец твой сына за мной послал, я сына отдам ему». И свистом сыну он подал знак, и вот, как олень со скал, Сбежал его сын на вереск долин и, стройный, рядом встал. «Вот твой хозяин, — Камал сказал, — он разведчиков водит отряд, По правую руку его ты встань и будь ему щит и брат. Покуда я или смерть твоя не снимем этих уз, В дому и в бою, как жизнь свою, храни ты с ним союз. И хлеб королевы ты будешь есть, и помнить, кто ей враг, И для спокойствия страны ты мой разоришь очаг. И верным солдатом будешь ты, найдешь дорогу свою, И, может быть, чин дадут тебе, а мне дадут петлю». Друг другу в глаза поглядели они, и был им неведом страх, И братскую клятву они принесли на соли и кислых хлебах, И братскую клятву они принесли, сделав в дерне широкий надрез, На клинке, и на черенке ножа, и на имени бога чудес. И Камалов мальчик вскочил на коня, взял кобылу полковничий сын, И двое вернулись в форт Букло, откуда приехал один. Но чуть подскакали к казармам они, двадцать сабель блеснуло в упор, И каждый был рад обагрить клинок кровью жителя гор… «Назад, — закричал полковничий сын, — назад и оружие прочь! Я прошлою ночью за вором гнался, я друга привел в эту ночь». О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут, Пока не предстанет Небо с Землей на Страшный Господень суд. Но нет Востока и Запада нет, что племя, родина, род, Если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает?

Мандалей

Возле пагоды Мульмейна, на восточной стороне, Знаю, девочка из Бирмы вспоминает обо мне, — И поют там колокольцы в роще пальмовых ветвей: — Возвращайся, чужестранец, возвращайся в Мандалей,
Возвращайся в Мандалей, Где стоянка кораблей, Слышишь, хлопают их весла Из Рангуна в Мандалей. На дороге в Мандалей Плещет рыб летучих стая, И заря, как гром, приходит Через море из Китая.
В волосах убор зелёный, в жёлтой юбочке она, В честь самой царицы Савской Цеви-яу-лай названа. Принесла цветы, я вижу, истукану своему, Расточает поцелуи христианские ему.
Истукан тот — божество, Главный Будда — звать его. Тут её поцеловал я, Не спросившись никого. На дороге в Мандалей…
А когда над полем риса меркло солнце, стлалась мгла, Мне она под звуки банджо песню тихую плела, На плечо клала мне руку, и, к щеке щека, тогда Мы глядели, как ныряют и вздымаются суда,
Как чудовища в морях, На скрипучих якорях, В час, когда кругом молчанье, И слова внушают страх. На дороге в Мандалей…