На Прохоровку непрерывным потоком
катились всё новые фашистские танки —
«пантеры» и «тигры».
Мы к вечеру толком,
подробно их изучили с изнанки.
Встречный танковый бой, как пламя, разросся
землю поджег, утопил ее в гуле.
Стоит за нами в травах и росах
родина, расцветая в июле.
Третий раз поднимается солнце над полем,
враг бросается с отчаянным ревом,
а мы всей силой, напряжением воли
ударом отзываемся новым.
Вчера сгорела наша машина.
Не стало радиста — бойца Сталинграда.
Сегодня на новой, вот у этой лощины,
мы ответили, расколов «фердинанда».
Мы сидим у машины.
На шею, за ворот,
муравьи наползают.
Затихло..
«Идем-ка
„фердинанда“ посмотрим. Удобно распорот…
Вот убитый фашист».
— «Это ты его, Семка!»
— «Нет, это ты, когда он из люка
обливал нас свинцом, сам огнем ошарашен.
Возьмем документы, пожалуй.
А ну-ка
нужны они, может, разведчикам нашим.»
— «А вот фотокарточка!
Девушка в грусти…
Стой-ка: Кировоград…
Имя русское с краю…»
— «Дай-ка мне, — просит он, —
мы ее не упустим!
Я найду ее. Дай-ка, — может, узнаю!»
— «Кто?» — спросил я и заглох на вопросе.
С трудом разводя побелевшие губы,
он имя, знакомое мне, произносит:
«Люба?.. Это она!..
Фотокарточка Любы..»
Он уходит, шатаясь, к убитому в поле.
«Руденко! — кричу я. — Не ходи туда, Семка!»
Я его догоняю. Он стонет от боли.
«Вот измена ее, — говорит он негромко.
Он смотрит на фото. —
Как лицо мне знакомо!..
Что же это, Алеша?» — шепчет он, замирая.
«Ты порви это, ты забудь это, Сема!..»
В дыме,
в грохоте поле
от края до края.
День четвертый мы начинаем атакой.
Жара поднимается.
Расстегнув гимнастерки,
мы срослись с нашим мчащимся танком,
с грохотом нашей «тридцатьчетверки».
И вот
пятнадцатого июля,
уползая на передавленных лапах,
враг разбитый покатился, ссутулясь,
от Прохоровки, направляясь на запад.
О, солнце после душного дыма,
шаг по направленью к победе!
Посевы на нашем поле любимом!
«Тридцатьчетверка», на которой мы едем!
«Посмотри, — говорю я, — вот поле разгрома!
„Тигры“ еще продолжают дымиться,
эсэсовцы расположились, как дома,
в землю уткнув искаженные лица.
Бельфингеру надо бы бегать за нами,
чтобы иметь доказательства в споре, —
для наблюдений над арийскими черепами
здесь ему хватит лабораторий».
Нехода кричит:
«Ничего, будет время —
вернемся мы к миру, опаленные дымом,
и процесс показательный устроим над теми,
над теми, кто изменяет любимым!».
— «Нас полюбят! Мы красивые, Семка! —
говорю я.—
Научились мы драться!
Ведь это наша с тобой работенка!..»
Руденко пробует улыбаться.
Солнце оседает за полем,
растягиваются лиловые тени.
Мы «тридцатьчетверку» заправляем газойлем,
потом садимся —
котелки на колени.
Командующий, наблюдая за нами,
очки снимает, чтоб глаза отдохнули.
Усталыми улыбаясь глазами,
выпрямляется на брезентовом стуле.
Когда же
запад затушевывается закатом
и восток поворачивается к восходу,
он, смирно став перед аппаратом,
докладывает о сраженье народу.
А мы — по машинам!..
Нам лучшей не надо
команды!
Развернулись мы круто.
— «Вперед!» — это лучшая боевая команда
и направление боевого маршрута.