Выбрать главу
1958

80. СООБЩЕНИЕ ДРУЗЬЯМ

Как только Ту-104 пробил облака, крутились колеса еще                                      от земного разбега и прятались в люки, мне сердце сдавило слегка от той красоты,                           что явила долина из снега. Была на земле еще осень, остыла земля, лужи рябили, и солнце туманом размыло. Убор потемневшего бора на землю валя, мел ветер. И таяло то, что зима уронила. Да, вот она, здесь она — наша зима! Пронизана солнцем, сверкает сейчас без предела, висит над землею. Готовится. Знает сама, когда ей наступит пора,                                             и возьмется за дело.
Товарищи москвичи, скоро будут с утра морозы звенеть,                               будут заснежены ели. На Волге —                         готовьтесь, Быковы мои Хутора, озими ваши прикроют большие метели. Товарищи, сообщаю на ближней волне, друзья за Уралом,                                  я вам сообщаю из неба: зима заготовками снега довольна вполне — она поработала вдоволь для нашего хлеба.
Будут сугробы под лыжи и лед под коньки. Снежинки тебе на ресницы, Москва дорогая. Да вот они, рядом, бодрящие эти деньки. Столкнул бы руками завалы,                                                       зиме помогая. Будут все радости наших трудов и побед, и день новогодья наступит                                                 в разбуженном мире. И кажется близким                                     тепло чужедальных планет, когда над землей пролетаешь на Ту-104. А ветер то волоком облако вел у земли, то войлоком белым всё застилал неустанно, то хлопьями хлопка…
Ташкент появился. Вдали уже узнавались вершины Таджикистана.
1957

81. ВОСПОМИНАНИЕ О 1941 ГОДЕ

Горело всё —                            людские трупы, лес и поле, —                                                                               всё прогоркло. В дыму тоскливо хлеб горящий пах. Трещали сосны, скрючивались. От машины военторга летели хлопья тлеющих рубах. Дивизия на островке, в огне капкана вражьего, фугаски движутся, как по стеклу, наискосок, бесконечною                            взрывной волной                                                              всё выкорчевывая заживо, крутя, как веник обмочаленный, лесок. Сдавила боль —                            жарой стянуло голенище яловое, очнулся я, рванулся, как во сне. Косыми ртами клочья воздуха вылавливая, еще бегут,                   туда — к расколотой сосне. Бегу, склоняюсь к сердцу,                                             припадая на ногу остывающую. Околыш красный промелькнул, крича:                                                                  «За мной!» И я — за ним. Заковылял.                                            «За мной, товарищи!» — «Хальт!» — сквозь разрывы ощущаю всей спиной. Всех насчиталось девять,                                                  и пошли, держа оружие, в фуражке красной впереди — вожак.                                                                     Он знает путь, он кадровый, где север знает, где восток.                                                                           Гремит оружие. Я голенище распорол и смог шагнуть. Идем, идем. А немцы здесь перекликаются,                                                                                как вороны. Потом затихло. Рвется гул издалека… «Стой! Мародер!»                                 Ведущий выхватил наган,                                                                                 рванулся в сторону. А мы — за ним. И увидали паренька. Тот стороной идет один,                                                   не замедляет шаг, хоть связывай, сгорели полы,                              ствол винтовки жарко ржав. Две длинных палки под рукой несет                                                                и сверток бязевый. «Брось!»                   Командир наш выбил палки, подбежав. Упал, разматываясь, сверток сразу,                                                                    пни обшаривая, и мы заметили на нем, разинув рты, — на школьной карте                                     улеглись                                                       два полушария, раскинув ребра широты и долготы. В одном — Союз наш, словно флаг горит у полюса, в другом — Индийский с Тихим                                    впереплеск переплелись. «Ты что? — хрипит ведущий наш, в глазах угроза строгая, — Зачем ты взял?!»                                  — «Простите,                                                                там валялась между пней». У шапки ухо поднялось, склонился к карте, палки трогая. «Сейчас же брось!»                                     — «Я буду выходить к своим по ней…» Да, почему я вспомнил,                                             почему весь день я думаю о том бойце? Меня весь день к нему влекло. Пятнадцать лет дорогой сложною и трудною — немного меньше, чем полжизни, — утекло.