Давайте почитаем
все
по кругу
стихи друг другу,
нам уже пора.
Не круговую утвердим поруку,
а честную поверку до утра.
Как в молодости — помните? — бывало.
Прошедших дней в обиду не дадим.
Так кто у нас сегодня
запевала?
Я так и вижу —
встали, как один.
Смеемся все —
попробуй разберись ты! —
все запевалы,
каждый о своем…
Немыслимы в поэзии хористы,
поодиночке
дышим
и поем.
Другие видят в этом самомненье,
а это лишь прикрытие всегда,—
не видят, как берет тебя
сомненье,
не знают мук
поэтова
труда.
Друзья мои, казахские поэты!
Единым солнцем мы обожжены,
одни у нас закаты и рассветы —
я из степной заволжской стороны.
Пой, Абдильда,
в веселье и печали.
Джубан,
стояли мы рука к руке,
когда в Белграде громом привечали
казахский стих
на русском языке.
Пой, Халиджан, товарищ мой старинный,
и ты, Сырбай,
твой голос узнаю…
Благодарю твой стих —
не именинный,
а настоящий,
добрый,
в честь мою.
Друзей зову, на пальцах загибая.
И тех далеких —
как они близки!
В круг позовем великого Абая,
он песни слал,
как беркута с руки.
Не забываем высшего примера,
учителя все с нами в этот час.
Пусть к коновязи ставит Кулагера[38]
наш Джансугуров,
старший среди нас.
Давайте почитаем все друг другу
стихи по кругу.
Начинай любой!
Возьми нас, жизнь, опять к себе в науку…
Поэзия, прими нас.
Мы с тобой!
128. КУЛАГЕР
Кулагер, крылатый конь, — лира и стрела…
Степь его для славы вечной,
видно, родила.
Устали не знал великий первозданный конь,
догонял любых бегущих,
не боясь погонь.
Песни бедного Ахана,
стон его земной
Кулагер промчал когда-то стороной степной.
Зависть — древнее мученье,
зависть всё могла,
зависть и тогда умела бить из-за угла.
Кулагер летел, как птица, на большой байге,
благородный конь не думал о своем враге.
Зависть черная, готовя смерти торжество,
кол косоприцельный врыла на пути его.
Зависть черную сломила вечная любовь.
Я переводил поэму, ликовал, скорбел,
то с Ильясом,
то с Аханом вместе песни пел.
И меня промчал над степью Кулагер не раз,
целовал я Кулагера в ослезенный глаз.
О поэзия святая, и тебе всегда
зависть ставила рогатки,
била без следа.
Джансугурову Ильясу на его пути
кол косоприцельный врыла зависть —
не пройти.
Сколько лет живет во мне
сказка о коне!
Думаю всегда о чьей-то тягостной вине.
Есть у зависти, я знаю, кол и для меня,
как Ахан
и как Ильяс,
не сверну коня.
Слышу топот Кулагера, звон его копыт…
Тот, кто песней степь восславил,
нами не забыт.
129. ОБРАЩЕНИЕ К ДРУГУ
Айдильде Тажибаеву
Косились синеглазые быки,
ярмо набило вытертые выи.
Вдали столбы крутились вихревые,
обозы шли и шли…
Передовые
оглядывали степь из-под руки.
Тоска сжимала русские сердца,
степь жаркая парит перед глазами.
Но в путь —
во имя Сына и Отца —
царица погнала из-под Рязани.
Эльтон и Баскунчак влекли сюда,
возили соль, соленую, как слезы.
Но перехватывала орда
все соляные русские обозы.
И двинулись заслоны.
Стой!
Пора!..
Легли быки, усталые до дрожи.
Так начались Быковы Хутора,
как начиналось русское Заволжье.
Распутали с рогов налыгичи,
яремные выдергивали спицы.
Быки жуют.
А на возах в ночи
под звездами далекими не спится.
Так оседали русские посты.
И шли казахи к Волге,
к водопою,
так встретились когда-то
я и ты —
в крови далеких предков —
мы с тобою.