Да, если только вспомнить, Абдильда,
товарищ мой,
и спеть
про всё, что было,
как шли степные долгие года,
и сколько бед,
и сколько страхов смыло!
Давай пойдем вдвоем
своей страной,
с той битвы, что в сказаниях воспета,
с тех лет,
что начинали век иной,
наш век
в разливе ленинского света.
Вся наша жизнь уместится как раз
меж вехами великих одолений —
от первых комсомольских поколений,
от первых тропок
на Кара-Богаз.
Неведомый пришелец —
бледный орс,
таинственный казах
широколицый
открылись
среди бед
и среди гроз,
чтоб хлебом,
болью,
солью
поделиться.
Единым устремлением дыша,
мы шли друг к другу,
как народ к народу,
от первых тех разведок Балхаша
к его медеплавильному восходу!
Да только что железо,
что там медь, —
а сплав сердец!
Стеной своей живою
панфиловцы преодолели смерть
в бессмертном сорок первом
под Москвою.
Мы слышим позывные по утрам
и думаем о них:
путем неблизким
над Байконуром
к звездам и мирам
их вечной славы
взмыли обелиски.
Нам есть о чем сказать себе,
о многом
и вспомним и споем мы,
Абдильда.
Давай пройдем
по пройденным дорогам,
они нас снова выведут
туда,
где снова открываются просторы,
где снова начинаются пути.
Нам отдыхать
и праздновать
не скоро.
Как раз пора нам
к новому идти.
Да, надо с тихой грустью оглядеться
на детство и прикинуть наперед:
что оставляем юности в наследство,
чем вспомнят,
если вспомнит нас
народ?
Мы в дружбе все дела свои вершили
и дружбой перед будущим правы.
Дай руку в эти дни твои большие,
прими привет
от Волги и Москвы.
130. «В Неопалимовском ночном…»
В Неопалимовском ночном
ледок похрустывает гулко.
О неприкаянном одном
забыли окна переулка.
Живу за тридевять земель,
сквозь зиму вижу еле-еле,
и замела теперь метель
мои далекие недели.
Я спрашиваю:
«Есть?»
— «Жок, жок!»
смеется милая казашка.
Нет писем.
На душе ожог.
Опять и сумрачно и тяжко.
Через Актюбинск, Кулунду
в мечтаньях ночи коротаю,
в Неопалимовский иду,
как снег, к ногам твоим спадаю.
Все подозрения простил,
увидев в отсвете из окон,
как след твой узенький простыл,
как робок он,
как одинок он!
Но вдруг приснится рядом след
и ты под тяжкою рукою.
И вот уж снова сладу нет
с неразберихою такою.
Неопалимовский, прости.
Лечу, морозом опаленный,
обдутый ревностью в пути
и жаждою неутоленной.