Выбрать главу

И жилы корней над обрывом, утята,

И аист без правой ноги, что поджата,

И прачка босая — все тенью объято,

Все свежесть, прохлада, и сумрак и мгла…

А дальше — ковер из сверкающих струек

И змеек и блесток и звезд и чешуек,

Сплошной золотой ярко-трепетный плеск, —

Распались два солнца, что сверху и снизу,

И пыль их слилась в искрометную ризу,

Где все — ослепленье, мерцаньеи блеск!

Купаться, купаться! — И, дрогнув, потрясся

Сверкающий в искрах и блестках ковер

И стал, как одна раскаленная масса,

И тысячи красок смешались в узор,

И дрогнул подводный небесный шатер,

И дрогнуло солнце, и на-семь распалось,

И семеро солнц на волнах закачалось,

Друг с другом играя, друг друга дразня,

Слилось, и распалось, и снова слилося —

И с миром подводным исчезло в хаосе

Потопа сияний и в море огня.

И я, в море света без дна и без грани,

Как губка, впиваю богатство сияний,

Очищен и влагой, и лаской лучей;

И тысячью горных журчащих ключей

В душе моей радость звенит и трепещет,

Как музыка танца, что льется и плещет

По струнам бесчисленных арф…

Я вышел и сел на зеленое ложе —

Любуюсь на зыбь угасающей дрожи,

На зыбь, что струится, как газовый шарф.

На зыбь, что сверкает багряным отливом,

И жжет фейерверк из малюток-ракет,

И искры взметнет последним порывом —

Слабее — слабее — и стихла — и нет…

И вновь, как дотоле, спокойное лоно

Зеркально и ясно, недвижно и сонно,

И мир отраженный застыл, молчалив,

Под тенью таинственной ив.

И только напротив, где, ровен и гладок

Сливается берег с лучистой водой,

Свой невод волочит рыбалка седой,

И сыплются капли, как тысяча радуг,

Алмаз за алмазом, звезда за звездой…-

Не мне ль он струит золотистое зелье

В хрустальную чашу?

Я весь опьянен…

А капли бегут и плетут ожерелье…

И легок и сладок мой сон.

Вдруг — по водам, над покоем

Их сверкающей парчи,

Пронеслися легким роем

Шалуны-лучи.

Чище света, легче дыма,

Словно только сорвались

С нежных крыльев херувима,

Что умчался в высь;

И хранят еще их глазки

Отраженье Божества —

И поют, кружася в пляске,

Дивные слова :

«Приди к нам, малютка,

Приди к нам, прекрасный,

Приди к нам за светом,

Пока не темно, —

В пучине сиянья

Безбрежной и ясной

Утонем и канем

Глубоко на дно.

Там в зале зеркальной

Средь башни хрустальной

Есть яхонт, как солнце

С лазурным огнем.

То свет первозданный,

То свет изначальный —

И полную чашу

Тебе мы нальем.

И выпьешь, и светом

Наполнятся ткани,

И брызнут, и хлынут,

Подобно слезам,

Лучистые ласки

Несчетных сияний,

И в сладостной муке

Исчезнешь ты сам…»

Не смолк еще лепет невнятного хора —

Они уже в чаще соседнего бора,

Бросают мне взором прощальный привет,

Мигают: «до завтра!» — и скрылись. Их нет

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И было однажды…Когда это было?

3а что? — Я не знаю, не помню того;

Но взор их прощальный погас так уныло,

И мне не сказал ничего…

На утро — какой то неласковый, грубый,

Свет солнца обжег мне ресницы и губы;

Взглянул я в окошко — там солнце не то;

Я ждал — и никто не вернулся, никто…

И песенка Зорь онемела навеки.

Но в сердце звучит ее эхо, и некий

Живет ее отблеск в мерцаньи зрачка;

И лучшие сны мои в мире холодном,

И лучшие грезы о счастьи свободном

Бегут из ее родника.

1901

Перевод В. Жаботинского  

МЕРТВЕЦЫ ПУСТЫНИ

Перевод В. Жаботинского

40. И встали рано поутру, и поднялись на вершину горы, и сказали: мы взойдем, мы взойдем на то место, о котором изрек Господь запрещение за то, что мы прегрешили.

44. И дерзнули они подняться на вершину горы; а ковчег Завета Господня и Моисей не тронулись из среды стана.

45. И сошли Амалекитянин и Ханаанеянин, обитавшие на той горе, и разбили их, и поразили их до истребления.

 (Числа, XIV)

 Сказал мне тот Араб: пойдем, я покажу тебе Мертвецов Пустыни. Я пошел к ним и видел их; они казались только одурманенными, и лежали они навзничь. У одного из них было согнуто колено; тот Араб въехал под колено верхом на верблюде, и в руке его подъятое копье — и не коснулся его.

 (Из странствий Рабба-Бар-Бар-Ханы: Бава Батра 73-74)

Tо не косматые львы собралися на вече пустыни,

То не останки дубов, погибших в расцвете гордыни, —

В зное, что солнце струит на простор золотисто-песчаный,

В гордом покое, давно, спят у темных шатров великаны.

Вдавлен под каждым песок, уступивший тяжелой громаде;

Крепок их сон на земле, и уснули в воинском наряде —

Каменный меч в головах, закинуты копья за спины,

Дротики лесом торчат из песка, словно роща тростины.

Головы в космах назад опрокинуты, тяжко, лениво,

Кудри рассыпались вкруг, густые, как львиная грива,

Грозные лица — как медь, очерненная жаром полдневным.

Резвой игрою лучей и бурей в безумии гневном;

Строги могучие лбы, что в небо с угрозой глядятся;

Брови нависли, как чаща, где страшные чуда гнездятся;

Пряди густой бороды, словно змеи, сплетенные в схватке,

Кроют гранитную грудь и вьются по ней в беспорядке;

Грудь — словно наковаль Божья, что с молотом тяжким

 знакома:

Чудится — Время свой молот, разящий ударами грома,

Долго пытало на них, и внутри затаенная сила

В глыбу сковалась и так навеки безмолвно застыла:

Только глубокие шрамы, как надпись на древней гробнице,

Зоркому скажут орлу, что парит над безгласной станицей,

Сколько и стрел, и мечей, и всех смертоносных орудий

В брызги и пыль раздробилось об эти гранитные груди.

Солнце вставало и гасло, и шло за столетьем другое;

Степь содрогалась от бурь и опять застывала в покое...

Словно в тоске о былом, синеют за далью равнины,

В гордой, безмолвной красе, одиноки отвека, вершины.

На трое суток пути — ни звука в пространствах сыпучих:

Смолк, поглощенный пустыней, клич поколенья Могучих,

Стер ураган их шаги, потрясавшие землю когда-то,

Степь затаила дыханье, и скрыла, и нет им возврата.

Может быть, некогда в прах иссушат их ветры востока,

С запада буря придет и умчит его пылью далеко,

До городов и людей донесет и постелет, развеяв, —

Там первозданную силу растопчут подошвы пигмеев,

Вылижет прах бездыханного льва живая собака,

И от угасших гигантов не станет ни звука, ни знака...

Зной и затишье. Но вдруг, иногда, на просторе песчаном

Черная тень промелькнет, поплывет над поверженным станом,

В ширь и в длину и вокруг очертит во мгновение ока —