И с крыла наклоняясь, смотрели вниз –
Там драконы неслись, свет нездешний мерцал,
А в сердце моём Соловей распевал.
Старинные рифмы туман озарял,
И мы, опалённые древним огнём,
Были с тобой в этот миг вдвоём.
Когда ты ладони, следы моих ног целовал
И плакал, что боль остаётся в сердце твоём,
Как в радуге капель меня называл
В тумане под пенным дождём?»
«Печаль и Любовь, Красота и Любовь». –
Китайский пропел Соловей.
«Печаль и Любовь, Красота и Любовь». –
Китайский пропел Соловей.
Вновь зазвучала песня божка:
«Пепел погасший – Чана душа,
Остывшее сердце, ты помнишь? –
Когда ты покинул гавань,
Десятки тысяч пиратов –
Разбойничий род –
Напали на мирный порт.
Носы кораблей их расцвечены были сотней всевидящих глаз,
Чтобы просторы морей и небес бороздить, никого не страшась.
Но – чародей и всесильный маг, –
Я берег родной отстоял.
Длань простирая, на корабли я устремил свой взгляд
И гневом грозных очей потопил
страшные вражьи суда.
Вновь невредимо прочны власти могучей врата,
И глубоко на дне, где колышет траву вода,
Лежит, в смолу янтаря вмурован, каждый пират,
Лежит, в смолу янтаря вмурован, каждый пират…»
После молвила девушка птице с мольбой:
«Соловей, помнишь день возвращенья домой?
Доброй вести посланник, пернатый гонец,
Ты летел с острых пиков в далёкий дворец.
По звенящей тропе за тобою вдогон
Нас помчал всемогущий и грозный Дракон
В город, который гордый божок
Огоньками цветными зажёг.
Там, в реках пурпурных, сверкали рыбы
Жемчугом, золотом и серебром.
Там, в реках весёлых, играли джонки
Жемчугом, золотом и серебром,
И в заводях рек соцветия лилий
Манили золотом и серебром,
И колокольчики звякали тонко
в саду городском…
Минуя лаковый свод
Государственных черных ворот,
Добрый правитель Чанъ
С возлюбленной шёл вперёд.
Шествовал рядом пенный Дракон,
Сиял перламутром его венец;
И, ореолом зари коронован, их вёл за собой певец.
Воины и мудрецы внимали летящему гимну,
Над золотым побережьем звенела песня твоя
В столице священной Хань,
в городе дивных павлинов,
В столице священной Хань, в городе Соловья,
В городе Соловья…».
А затем, серые крылья подняв, опустив,
Защебетал Соловей смутно-знакомый мотив,
Стараясь напевом странным всё объяснить,
И песня долго лилась, будто из кокона нить,
Взывая напрасно в тумане густом
К тому, кто согнулся над утюгом:
«Я позабыл
Драконов твоих,
Великих и добрых в славных делах.
Ворота дворца – пыль столетий седых…
Припоминаю –
В далёких веках
Сердца героев не ведали страх.
Вольные волки жили в лесах.
Овцы щипали траву на лугах.
Птицы гнездились на деревах,
В миндальных, тутовых, хвойных ветвях…
Жизнь пробегает, и радость проходит.
Человек, словно факел, прогорает золой…
Только и помню: за годом следует год,
Май и июнь сменяются тусклой зимой,
Мёртвый декабрь, и снова весны черёд.
Кто разорвёт видений дурман?
Жизнь – это ткацкий станок, плетущий обман…
Но я помню… я помню, –
В призрачно-переплетённых,
Тенистых рощах зелёных,
Лица влюблённых
Клонились друг к другу,
Слова пылали у губ.
В сердце моём отзывался эхом
Их раскалённый гул.
“Любимая!.. О любимый!..” –
Они повторяли друг другу
И, кажется, говорили, что миновала беда…
И, кажется, говорили,
что мир наступил навсегда…
Одно только помню:
Весна пришла насовсем…
Весна пришла насовсем…» –
Китайский пропел Соловей.
THE CONGO
(A Study of the Negro Race)
I. THEIR BASIC SAVAGERY
Fat black bucks in a wine-barrel room,
Barrel-house kings, with feet unstable,
Sagged and reeled and pounded on the table,
A deep rolling bass.
Pounded on the table,
Beat an empty barrel with the handle of a broom,
Hard as they were able,
Boom, boom, BOOM,
With a silk umbrella and the handle of a broom,
Boomlay, boomlay, boomlay, BOOM.
THEN I had religion, THEN I had a vision.
I could not turn from their revel in derision.
THEN I SAW THE CONGO, CREEPING THROUGH THE BLACK,
More deliberate. Solemnly chanted.
CUTTING THROUGH THE FOREST WITH A GOLDEN TRACK.