Я губы кусаю.
Я землю обугленную грызу,
не в силах подняться.
Ни мысли, ни боли.
Тьма!
И воздуха мало.
Грязными кулаками
размазываю по скуле
слезу.
Такое горе
меня еще не трясло,
не шатало…
А после?
А потом шеренгою, как тени,
в плену внезапном потянулись дни.
Пусть голод,
мрак —
не падай на колени
и гнев и веру — глубоко вдохни.
Мы волю к жизни удесятерили.
Дождусь. Дождусь.
Жить нелегко. Я жду.
Пусть злоба, смрад,
пусть резь дизентерии —
не сдамся,
нет.
Перебреду беду.
И дождались. Расплющил огражденье
зеленый танк с звездою на броне.
И я свободен. И зовет отмщенье —
еще нужны саперы на войне.
Ты помнишь, Петре,
берег Балатона?
Я кровью обвести его могу.
Там снег месила вражья оборона
и притаились диски мин в снегу.
Мы сотнями их складывали в кучи.
И в каждой — смерть:
его, твоя, моя.
Я слышу звук искателя трескучий.
И диски сотнями укладываю я.
Сто раз стою над гибелью. Искатель
жужжит, и в пальцах у меня взрыватель.
Вперед, солдаты!
Чистый путь простер
для вас руками чуткими сапер.
Мы взяли Вену,
и на той дороге,
у радостной победы на пороге,
под небом Чехии,
под стягами багряными
прощался я тогда с однополчанами.
Родимый дом ждал каждого из нас.
Кто в Поти. Кто в Москву. Кто в Томск.
Я — на Донбасс.
Оксана?
Оксана!
Поблекла, увяла…
Ох, горя узнала —
в тревогах, слезах и тяжелых трудах ты.
Повсюду — руины.
Земля — одна рана.
Зияют каркасы
затопленной шахты.
Шахтеры —
одни инвалиды да бабы.
Добыча —
унылая кучка угля.
Мы телом ослабли,
но духом не слабы.
Нас шахты зовут,
окликают поля.
Чернеет местечко — хибары, халупы.
Несчастные крыши
провисли, прогнили.
Овраги, где углем присыпаны трупы…
Обрывки колючки, где пленники гибли…
В больнице над прудом
героев пытали.
Палили железом
безмолвные губы.